весною
и выкрикнуть громкое слово
«Земля»-
что привиделась Ною.
Зажглась звезда -
одна на небосклоне,
ничтожная в сравненьи с фонарем -
как бриллиант в серебряном кулоне,
ограненный морозным январем.
В ней схожесть есть с едва замерзшей льдиной -
как ярок свет,
как холоден тот свет -
нет страсти под сияющей личиной.
О, приходи,
живительный рассвет.
В объятьях страстных волн
утес угрюмый ожил,
и брызги-поцелуи
взметнулись к небесам.
Нездешний мир ночной,
сребристостью умножа,
в органе звезд
ударил по басам.
Из книжных знаков возникает мысль
как отраженье всех явлений мира.
На ней как на крыле
ты подымись
над плоской крышей собственной квартиры.
И там в потусторонней высоте,
феномены сменив на ноумены,
поймешь,
что жизнь дана тебе затем,
чтобы в процессе вечного обмена
с природной окружающей средой,
и с миром социума, с ноосферой
ты разумом и духом
как святой водой
смывал с себя остатки Люцифера.
Стихи – не есть гармония,
они – явленье образа,
всегда – непредсказуемы
как блики от луны,
сияющей над озером,
как вечное без тормоза
«Великое Дыхание»
пра-жизненной волны.
Не из Земли вышел Я
и уйду не в Землю, а в Небо.
Земле достанется мой прах,
мое физическое тело,
а сам я растворюсь в парах
космического беспредела.
Но я всецело – не умру,
и когерентным словом прежним
вас проведу я по-утру
в тумане жизни -
главным стрежнем.
Мир, в котором живу, -
многомерен.
Было, есть или будет когда -
все возможно,
во всем,
я уверен,
отразится моя колгота,
отразятся мои ноумены,
как во мне -
мира скрытая стать.
И на звездах свои ойкумены
нам придется опять воссоздать.
Мы отмечаем Рождество
не как рождение Христа -
ведь миром правит естество,
а не направленность креста.
К тому же
крест как знак святой
был много ранее рожден
как символ встреч Огня с Водой
в языческой дали времен…
(а православие – лишь тень
язычества в одежде слов…).
Мы отмечаем этот день
под русский звон колоколов
как пробужденье естества
от летаргического сна:
спешит зиме взамен весна
под старым знаком Рождества.
7.01.99.
Падают листья в озерную гладь,
сосны своим отраженьем любуются,
облачки в небе лениво целуются,
рыба и та перестала клевать.
Что это? -
то ли нирвана сошла,
всех осенила ленивой покойностью:
землю,
замаливающую покорностью
тысячелетья прошедшего зла;
флору и фауну,
солнечный свет
впитавших в себя в бесполезной обильности;
душу,
погрязшую в будничной пыльности;
вечер грядущий и новый рассвет.
Будет таким же он? -
думаю, нет,
вновь колесом как обычно завертится.
Даже с трудом
да и то не поверится,
в то, что мгновенья прекраснее лет.
Я гляжу
на молчащий поплавок,
жду
хотя бы случайный клевок.
Ну а вечность мимо течет,
ей мои проблемы -
не в счет.
У нее – безнадежные дела -
землю эту уберечь ото зла.
Мир утратил определенность
Мир утратил определенность,
как комар в паутине бьется,
и недавняя отдаленность
ныне болью своей отдается.
Лик вчерашнего херувима
нынче видится козьей мордой,
и глядит златозубый Фима
на прохожих с улыбочкой гордой.
Мы – прохожие в этом мире,
потеряли себя в разливе,
в кубатурной своей квартире
никогда нам не стать счастливей.
Нам бы выплеснуться наружу
внеземным когерентным светом,
и тем самым очистить душу,
став работником и поэтом.
Как просто верующим жить
и без сомнения служить
нерукотворному Творцу,
влекущему нас всех к концу.
Апокалипсис.
Он грядет.
Да, мир сегодняшний умрет,
но эйдос жизни будет жить.
Ему и следует служить.
Отшумели воды.
Схлынула вода.
Пролетели годы,
но…грядут года.
Тому воздастся,
кто соединит
мир ересей
и мир желанных догм,
кто в прожитой расплывчатой тени
отыщет ключ в грядущий экодом.
В нем в каждой келье -
личное очко,
чтобы смывать свой собственный понос,
в нем личным узко щелистым зрачком
интерферентно будет зрим прогноз
того,
что сбудется
со всеми и со мной,
того,
что станет кладбищем ума,
того,
как развернется шар земной -
мои хоромы
и моя тюрьма.
Наступят в прошлом,
будущем ли дни,
когда зерном
мой разрешится тлен,
и новый Вождь мечтой соединит
всех,
кто сейчас
не в силах встать с колен.
Мы не умеем расставаться
и даже с тем,
чего уж нет -
все помнится,
чего за двадцать
и вновь по двадцать дважды лет,
свои возможности не меря,
смогли изведать и познать,
вдохнуть, почувствовать, поверить,
а после…
все к чертям послать,
себе оставив для развода
не сами страсти и дела,
а подсознательное фото…,
чтоб память все уберегла.
Уже забиты все ячейки,
а мы, не очищая их,
плюсуем денежные чеки
и акции компаний – чьих?
Зачем?
Мы что – сыны Гобсека,
чтобы на дивиденды жить.
Замуровать бы дверь отсека,
куда б все прошлое сложить,
и вновь с наивностью ребенка,
чей мозг от предрассудков чист,
внимать,
как мир материй тонких
свой исполняет акафист.
Любите крыши, Буделяне.
Они подстать местам святым.
На этой городской поляне
растут подлунные цветы,
здесь звездный аромат весомей
и меньше гари будних дней,
луна, открыв свое лицо мне,
приветливее и родней.
Избавившись от груза тени,
ступаю смело на карниз,
бреду по царству сновидений,
не опасаясь рухнуть вниз.
Здесь лес антенн фильтрует вести,
плохие отгоняя – «кыш».
Давайте, буделяне, вместе
любить тепло подлунных крыш.
Не все доступно разуменью.
Природа таинства хранит
как радиацию – гранит,
как сперму прошлую – каменья.
Пройдет один, другой зон,
воспрянут жизнью минералы;
но, видно, некий есть резон,
чтоб таинство -
не умирало.
