4(V)
Пчел не водил на хуторке под N-ckom
И крокодилов в Ниле, и людей
В шатрах Нью-Йорка, в юртах под Смоленском,
Как должен правоверный иудей.
Прозрачнокрылых зебр желта подвеска
Сочащаяся медом меж грудей
«Наша невестка все ить, Катька, трескат,
Мед и тот жрет» нет царственней блядей.
Куда до ней Стюартихе мосластой
Да Анке мушкетерской, к чьим ногам,
Плюгавый лорд свалился Букингам
Орлова Люба, рысаковой касты,
Звезда простая. Люд наш ни черта
На Курщине не скрещивал сорта.
На Курщине не скрещивал сорта
Мичурин, чтоб на ней родилась репа,
И чтоб народ осознанно восстал
Своих хохлов не скрещивал Мазепа.
А было все само, все как всегда
Немного трогательно и чуть-чуть нелепо
Откуда кто – Бог весть, и что куда,
И дайте-дайте всем земли и хлеба.
И кто чужие здесь, и где свои
Неясно – для чего живот с поддувом
В одно лишь твердо верь: В кругу семьи,
Сынок, среди своих, не щелкай клювом.
Так и Симон ловил с азартом детским
На Умбе розовую семгу с плеском.
На Умбе розовую семгу с плеском.
Ловил Симон. И Бог к нему пришел,
И молвил та к: поговорить мне не с кем
Ты пригласи меня, рыбак, за стол.
И в это время оборвались лески
И рыбьи спины на море пустом
Явились взглядам их, как бы на фреске
В соседстве с хлебом, на рядне простом.
Я лески покажу тебе, что крепки,
И рыб я укажу тебе иных,
Промолвил Бог, прибрежный лес затих,
Ловил ли на уду ты, Петр, кита?
А душу, чтоб с твоей, как с сетью в сцепке?
Я не поймал ни разу. Жизнь не та…
Я не поймал ни разу. Жизнь не та…
Ответил Богу Петр, себя ругая
И поднял свои очи на Христа.
Раз рыба – значит жизнь там есть другая
Другие волны, запах изо рта
Не этих сигарет, и скорбь спиртная
Иначе в душах пьяниц пролита
В твоих краях, и как – того не знаю,
Но вижу небо. В низких космах дождь
Родился это знак, что мне не лжешь
Прохожий, пусть прикончил я рыбалку,
Но семги почему-то и не жалко.
Тяжка ведь лодка, на волне Небес, коль
Не та и рыба. Провисает леска.
He та и рыба. Провисает леска.
И злится, угасая, высота
И ищет человек где глубже, где с кем
В какую сеть попасть не навсегда
Чей образ полюбить, чье слово веско
Какая грань опасней чем черта,
За коей бездна, что она за бездна,
И так ли уж бездонна бездна та.
Поэтому, осуществляя выбор,
Не может некто, например, Никифор,
Петром стать по заказу, он умней,
И слышится басок его далекий,
И кое кто мелькает одинокий
В моей руке, точней в руке моей.
В моей руке, точней в руке моей.
Твоя рука вздрогнула снова робко
Как и всегда, как вдруг коснусь до ней.
Не бойся. Просто вынута уж пробка,
Стаканы на три пальца, не полней,
Не будешь, ты не пей, пригубь и только.
А у меня нет выбора честней
Быть собеседницей для алкоголика
Не западло тебе – и данке шён,
На том и порешим. Знай я смущен
Радушием твоим к такой вот пьяни,
Я превратился, к сожаленью, в кою
В судьбе присел как с вилкой ресторане,
И не в моей, точней – с рукой чужою.
И не в моей… точней с рукой чужою
Моя столкнулась. Клава, паразитка,
Поднос бах! Вылез пеною пивною.
И между нами встала Афродитка.
Оль, Олюшка, не белочка ль со мною?
Осколки, Ботичеллевская спинка,
И пенясь «Балтика» шипит. Оль, Троя!
Оль, тройка «Балтика», Как голуба визитка
В руке богини, белый номер три там
Классическое пиво, шея, профиль
И грудь, и зад, и… завтра только кофий.
Спирт лупит из духовной вены вскрытой
Сверкает пыль, Оль, с радугой-дугою
Я спутал свою руку над Москвою.
Я спутал свою руку над Москвою.
С собакою печальною твоей.
Притом собаку спутал я с тобою
И, что ж, глаза ее еще грустней
Тогда я спутал левый со звездою
С Марией церковь старую под ней
Но как ребенка спутал я с толпою
Что в Рождество сквозила из дверей? —
Что мне твоим казались правым глазом
Оль, я все спутал, Оля, ум за разум.
Я, нет сомненья, хвощ. Меня скосили.
Я хрустнул и лежу, и сохну, Оля.
Вот, следую граблям не чуя боли
Вид из окна, рассвет уж кони сбили
Вид из окна, рассвет уж кони сбили
Во! Тройка Русь. Во, крошка Ру от Кенги
Как скачет! Скоро рейс прибудет в Чили
Так как не вспомянуть тут про коленки
Кузнечика, с которым разлучили
Любого мальчика, что лопал гренки
Пока хрустят покуда не смягчили
Их хрусты звука, помокрев в тарелке
Где ж это все? Между коленей женских
ТТоутекло. Слюбилось, не слюбилось
Коленочки. Кузнечик. Ландыш. Ленский.
Где все? – все там, откуда и явилось,
Откуда мир сверкнул, как зимних дней
Лед с башен. Братец Феб, щади коней
Лед с башен. Братец Феб, щади коней
Пускай продлится каждый день немного,
А впрочем, кончен день и слава Богу,
Ведь согласитесь, Ольга, так честней.
Я перешел на Вы, не с тем ей-ей,
Что отстраняюсь. Рассуждая строго
Вы не причем. И я не холодней —
Так, хмель выветриваться стал немного.
Простите мне. Я откровенен был,
и Вам решать, не перегнул ли, коли
Позволите прямым быть, палку. Или
Считаете, кокетствуя, шалил?
Удивлены? Онегина, как в школе,
В чужой квартире из меня лепили.
В чужой квартире из меня лепили.
Овидия. И дрогнула рука.
И вышло что небрит пушок на рыле
Большой любви большого знатока.
Был и балет тут. И в брегет звонили,
Обедал и куда-то я скакал.
Пилились пилочки. Духи душили.
Был детский праздник там же, где и бал
Причудниц света, душек полусвета,
И «Душеньку», Оль, в авторстве любом
(Она все ж мне милее у поэта.)
Я всех того-с, любил-с. В лице одном.
И, Оль, увы, скучна наука та.
А жил я не за пазухой Христа.
А жил я не за пазухой Христа.
Оля, не червь я в яблоке едемском.
В горах не пас я триста лет гурта,
Пчел не водил на хуторке под N-ckom.
На Курщине не скрещивал сорта.
На Умбе розовую семгу с плеском
Я не поймал ни разу, жизнь не та.
Не та и рыба. Провисает леска.
В моей руке, точней – в руке моей,
И не в моей точней. С рукой чужою
Я спутал свою руку над Москвою
Вид из окна, рассвет. Уж кони сбили
Лед с башен. Братец Феб, щади коней.
В чужой квартире из меня лепили.
В чужой квартире из меня лепили.
Горбатого, а я и не потел
Сыт был по горло, коли не кормили,
Что не давали, то и не хотел.
Был виноват я в том за что судили,
Чтоб денег не водилось – я свистел
Ноздрей, и дрых, хоть как меня будили
Свой фитилек, хоть он всегда коптел,
Не понимая слов и не взирая,
На суть вещей, на в мышеловке сыр,
Мой фитилек, вперед копти, – я взвыл.
Не выдаст Бог, не съест земля сырая,
Кто муж жене? Муж разве, алкаши? —
Кекс, чтобы ковырять изюм души!
Кекс, чтобы ковырять изюм души —
Вот муж кто для жены. Скотопобен,
И пьян он входит в дом. Бабье, пиши
Свое пропало. Я вонюч, я злобен,
Я не побрит, я лезу лаптем в щи,
Ручищей всех вас хлопая по попе,
Рыча и ржа, хоть вон святых тащи.
Растаскивая их по всей Европе.
Европа же, и на – и под – быком
Грозит мне деликатным кулаком.
И зря. У рифмы к ней пробор намылен.
Юпитер, вспомнив это, – холодел,
Лез пальцем в нос рассеянно, и ел
Козюли, сладкие на вкус, попилен.
Козюли, сладкие на вкус, попилен.
С любовью кровь глотая узнавал,
Страсть там, где вкусы кровь и сопли слили
И эта химия бьет наповал.
Змей химию любви преподавал
Двум школярам, по методу ириний,
И Каин Авеля не убивал,
От слез бывает летний воздух синий.
Свою топор чертя дугу завис
Раззявив пасть, забыл братан про брата,
Он выпучился на змеюку вниз
Он понял боль, внутри намокла вата,
Раз так, сам библию топор пиши.
Я щеголял обличием лапши.
Я щеголял обличием лапши.
Без фарша, не светила ни полушка,
Братишка, фитилек-то притуши,
Коптит. Зачем душа как погремушка,
Малютке Року в ручки кем дана?
Чтоб он крича тряс, тряс, да заагукал?
Надолго разве грудничка она
Утешит костяною дробью звука?
Надолго ли утешится, смеясь?
Не долго пальчики душой играли
Летит уже исполнена печали
Игрушка с высоты коляски в грязь.
Где колокольчики, ах, отзвонили,
А мать с отцом пельмени покупали.
Пляши, пельмень, раз зубы закадрили.
Пляши, пельмень, раз зубы закадрили.
Крутись, будь то собой то не собой
Будь равиоли хоть, хоть мантом, или
Ты маской щеголяй пельмень иной.
Клыки красавицы склонны к любви-ли?
Нет, к пережевыванью мяс с мукой
Что слюнным соком сдобрены, до мили
Проходят, чтобы сдобрить прах земной.
К котором серебрист высокий тополь.
Звенит, пельменей, чувств, и лет Некрополь
Шуршат и пляшут на ветвях листы
Пух школьник жжет под днищем у души
В аду наши надежды так пусты.
Пельмень – пляши, хор – пой, поэт – пиши.
