А деньги где достал? Ведь я его красивей, вроде.
Весь лоб разворотил, а мне где их достать.
Она из-за бугра, а я – из Помосковья.
Коровам я кручу за трудодни хвосты.
Она же пьет и ест, ночует аж в «Савое»
И я туда хочу – хочу такой жратвы.
Я слышал, что столы в «Савое» растакие.
На них небось ни сельдь, на них икра лежит
И трюфеля на них, а не харчи какие.
Там за спину рукой официант стоит.
Там пойло не молдавское – хранцузское, наверно.
Моя мечта сидит, наверно, не одна
Сидит с ней рядом хлыщ, что выглядит отменно
В отличье от меня, есть у него деньга.
С другой-то стороны – чего-то я стесняюсь.
Высоцкий получил – чего хотел.
А я его дурее что ли, понимаешь?
Ну, он поэт. А я? Что не у дел.
Я сделал все, как он – походкою похожей
Вошел в «Савой», сказал, что будь моей женой
В отличье от него, я получил по роже
Она ушла с хлыщом, меня оставив стороной.
Чего тут рассуждать, и для чего заради?
Уж лучше описать, чем долго говорить
Он из Парижу закадрил Марину Влади
Эх, в хлев пойду, корову надо подоить.
30.08.2010.
Нет сна мне из-за энтих олиграхов,
Вся жизнь мне опостылела за них
Кривая-непутевая, какая-то собака
И во дворе и пес не лает подозрительно притих.
Теленок меньше выпьет из ведерка
Чем олиграх с девицею своей.
Вина хранцузского, в котором нету толку
Зеленую не пьет, зеленой брезгует ей-ей.
Гляди, официант бутылочку подносит
На локотке с салфеточкой в глаза глядит: «Ну, как?»
Он край бокала послюнявит, что-то пробормочет
И утвердительно кивнёт – за эту цену? Ну, дурак.
Но что-то все-таки завидно стало
Мне Глашка не подносит – как же так,
Ему ведь пойло в ресторане носят из подвала,
А я ведь тоже из Парижу выпить не дурак.
По телеку я часто вижу олиграхов,
При жизнь ихнюю произнал я все,
Что жен тасуют, как колоду, с одного замаху,
А я-то в доме только с Глашкою – за что?
Фартит ему – не так, как мне, бедняге
Ему аж «Махбах» подает шофер-пострел,
Я запрягаю сивую кобылу-бедолагу
Эх, хорошо я раньше олиграхам не завидовал совсем.
Теперь завидую – избёнка прохудющая такая.
Ну, а ему дворец – «япона мать»!
За что ему бабенка разбитная молодая,
А мне-то где такую вместо Глашки взять?
Теперь-то хрен, я больше не пойду на поле
Кобылу сивую в телегу запрягать.
Дай мне, что он имеет, мне не надо боле,
Мне с Глашкой «Махбах» ко двору изволь подать.
Бывает, Глашка поумней меня – я это понимаю,
На «Плазме» все увидела и усекла – как не понять
Неправильно я олиграхов прозываю,
Мне олигархами их надо называть.
И,может, Бог мне подфартил – так нужно?
Хоть правильным их словом обозвать,
И вдруг я с Глашкою пробьюсь наверх трудом натужным.
Я стану олигархом и вперед – «е. а мать».
А может, не идти мне в олигархи,
Ведь Стерлигов, известный всем, от них ушел.
И если он ушел – зачем туда мне надо,
Какого «х-я» между ними я нашел.
Коровам крутит хвост – навалом хрюшек,
Жена и дети, а уж коз, баранов – завались.
А тех, которые на палках крутятся – подружек,
На ферме нету их, хоть зашибись.
И Глашка ревновать теперь не будет
И буду я спокойно-преспокойно жить.
И как ни назову от Глашки не убудет, не прибудет,
И с «Олиграхами» не буду я дружить.
26.08.2010
Ну почему я не Гоген и на Таити не в гостях?
За что я обречен на жалкое существованье?
Картины этого мазилы аборигенкам были не нужны никак,
А мог Гоген десяток тех красавиц поиметь, ну, было бы желанье.
Ну, что за век, в котором ни за что и ни про что
Мужчина мог иметь такое наслажденье,
И платы никакой, ну, нуль – и все за просто так,
Не понимаю, выглядит каким-то наважденьем.
Эх, брошу все – жену и надоевшую семью,
Махну-ка на Таити, нарисую там картины,
И таитяночкам их там преподнесу.
Я завоюю, наконец, симпатии прекрасной половины.
Все бросил и приехал на Таити, как мечтал.
Картины я не хуже, чем Гоген, нарисовал. И что же?
За то, что я свои картины выставлял,
От местного художника-аборигена получил по роже.
Какая там свободная любовь – ну, просто срамота.
Натурщицу там голую без денежек не снимешь.
В Париж удрать – так несусветная цена,
Там голым ты появишься, весь свет возненавидишь.
Наверно, зря я позавидовал мазиле этому Гогену.
На путешествие я кучу денег просадил.
Картин я не продал – не поимел аборигенок,
Вдобавок я на фотографию синяк заполучил.
А ну их на фиг. Отомщу я этим таитянкам.
«От них, как от козла, получишь молока».
Я лучше заплачу прелестным парижанкам,
А о посредственном художнике Гогене позабуду навсегда.
29.11.2009.
Глупа, как пробка, но хитра, как ведьма,
Коварства, жадность ей не занимать.
Душа ей шепчет так: «Ты лучшая на свете,
От мужа надо все добро его забрать».
Ишь ты, в штанах – пусть без штанов походит,
Как липку обдеру и голым в мир пущу,
Пусть только мне напомнит о разводе,
На старости его я половины пенсии лишу.
И не хватает ей всего – чего не нажила
Своими-то трудами – тут и честь не в счет,
Жадна, жадна, не человек, а «жила».
Ей палец в рот засунь, всю руку отберет.
А что творится в лживой той душе,
Так дьявол сам никак не нарисует,
Вот как забрать все – выгнать вон и все,
Душа все время по деньгам тоскует.
Холодные глаза – в ней всё напоперёк, напоперёк,
Стремленье очернить всех-вся на свете,
И секса грязного горящий уголек,
И жжет, и гонит бабу по планете.
То Шарм-Аль-Шейх, то «Гарда Зее» брат,
В кругу у мужниных друзей, ну, как приятно,
Но как раздеть, как голышом пустить,
Ей это и сейчас немного непонятно.
Хотя идея есть – ведь он совсем дурак,
Такого Достоевский описал когда-то.
Название романа я не назову, нельзя никак,
Чтоб не обиделся мой муж чудаковатый.
Его нельзя никак мне обозвать,
Под суд пойдешь вдруг за такую «хошу»,
Но вот про то, чтоб голым ободрать,
То можно на себя взвалить такую ношу.
Манто на ней, а в гараже – «Поршак»,
Как в сказке Пушкина «О рыбаке и рыбке».
Но надо осторожней быть и бдить,
Чтоб не попасть в ту сказку по ошибке.
Сейчас «ура» – с деньгами и свободна,
Валяется манто в том черном «Поршаке».
А бедный муж в долгах, засевший плотно,
Наверно, с горя гложет водку вдалеке.
«Саму себя любимую», как просто,
И «это самое мое» любить на жизненном пути,
Но не забудь тот смертный грех – наказ Господний,
От мира вечный: он звучит – «не укради».
А ты все пашешь, дорогой, тот бывший муж,
Чтобы она тебя таскала на аркане.
Приятно ведь, чтоб эдакая блудь
Ходила с сотней тысячей в кармане.
Она же, сморщив узкий лобик, думает:
«Эх, что-то здесь не так»,
Мозг наизнанку вывернулся – что же мысль подскажет,
«Эх, забросаю «эсэмесками», чтобы назад пришел, дурак,
Пока другому про меня чего-то не расскажет.
Ну, а пока развод, «святому месту пусту не бывать»,
Пускай какой-нибудь мужик займет его, да поплотнее,
Детишки перетерпят в доме как-нибудь его, япона мать,
Да денежек еще прибавится, и жить повеселее.
P. S.
Ну, а пока-пока развод не подоспел
Открою дом и мебелишку украду у мужа,
Да акции его я изыму, продам, устрою беспредел,
А что его жалеть – затянет поясок потуже.
А в доме нет теперь покоя, в нервах вся,
Наверное, и пьёт, да на ходу в машине курит,
И акции и мебель – эх, украла зря,
Теперь уж не вернётся муж – её навеки позабудет
А донести и анонимку настрочить
Так хочется до смерти – уж поверьте,
Хотя тот, на кого донос состряпан, может не простить,
Ещё уделает меня до смерти.
Донос – тягчайшее из всех возможных зол.
Бесчестьем, подлостью известен всюду.
Из за него погиб Иисус Христос – он вознесён,
А имя доносившего навеки проклято, и имя то – Иуда.
16.01.2009
Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.
Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,
С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,
Да под чужим забором, даже не в своей постели.
Гордыня думает: она умнее всех,
Гордыня осуждает все, на всех кивая,
Гордыня – это против Бога, это – смертный грех,
Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.
Гордыня никогда не слушает других,
И никогда нет у гордыни Бога,
«Я жизнь делаю сама, не надо мне других
Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».
Я сам – хозяин жизни, а не Бог,
Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,
Хозяин жизни – я, я сам себе помог,
Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.
«А я не болен, хоть без Бога и богат,
Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.
Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,
Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».
