«Утро. Горы неподвижны…»
Утро. Горы неподвижны.
Нежен свет. Какой-то малый
на околице деревни
зло швыряется камнями
в некую собаку – каждый
раз собака отбегает
от камней, но неизбежно
возвращается… В чем дело?
«Как в любой другой деревне…»
Как в любой другой деревне
укреплен среди Алмати
на столбах, для пытки годных,
лик великого тирана,
и глядит аляповато
на крестьян земляк великий,
что за общий счет написан
неким местным богомазом.
«Взобрался соседский мальчик…»
Взобрался соседский мальчик
в крону яблони старинной,
словно в рай – в большую крону
погрузился глубоко,
словно в воду. Камнепадом
яблок град по травам скачет,
и от яблони родимой
катится недалеко.
«Мрак предутренний – старухой…»
Мрак предутренний – старухой
обернется иль собакой.
И крестьянин погоняет
утро, словно жеребца.
Вмиг дороги, словно реки,
зазвучали. Даже тени
на роскошном горном ложе
не залеживаются.
«Вырубить в горах окрестных…»
Вырубить в горах окрестных
несколько каштанов, срезать
ветви с желтизною листьев
и до голой древесины
обтесать стволы литые —
пусть с горы, ветрам открытой,
волоком лошадка стащит
балки будущего крова.
«Или быть веселым старцем…»
Или быть веселым старцем —
плясуном и балагуром,
но рассказывать в застолье
осенью про виноградник:
«До меня ль ему? – от родов
он, как баба, отдыхает.
Я ж тоскую: что ни день я,
а пойду его проведать».
«Иль зайти к соседу утром…»
Иль зайти к соседу утром
попросить помочь в работе,
от участия в застолье
отказавшись церемонно,
церемонно согласиться
нового вина отведать
и до поздней ночи славить
дружество и труд совместный.
Или сшить такую бурку,
чтобы бурку не пробила
дробь, ни малого калибра
пуля, чтоб постлавши бурку
и укрывшись буркой той же,
путник спал или охотник
до утра средь снежной бури,
как под кровом, безмятежно.
«Иль старухами вкруг жарких…»
Иль старухами вкруг жарких
углей на горе собраться
зябким вечером – судачить
о делах, соседях, ценах,
свадьбах, похоронах, родах,
ну, а главное, – справляться,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.
«Или стариком бессильным…»
Или стариком бессильным,
когда все ушли по делу,
оставаться в доме гулком
приглядеть за малым внуком
и сидеть неколебимо,
неподвижно, вспоминая —
что? – а то, что нам, возможно,
и вовеки не припомнить.
«Если ж молод ты, как утро…»
Если ж молод ты, как утро,
в тесных «рэнглеровских» джинсах
ты на корточках с дружками
посиди на перекрестке
улочек, смеясь, толкуя
о «фиатах» и справляясь,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.
«Иль пируй с заезжим гостем…»
Иль пируй с заезжим гостем,
дом открой родне иль другу,
чин веселья соблюдая,
как завещано от предков —
что за снедь, вино, а тосты! —
так сплелись в них ложь и правда,
как влюбленные сплелись бы,
если б их никто не видел.
Иль поймать лису (в капкане —
лапка, а капкан – на жерди)
и показывать соседям:
свежей шкурою своей
поднимает пыль лисица
и к земле родимой жмется,
безвозвратно озираясь,
но не глядя на людей.
Или бросив молодую
и неспешную работу,
за ворота выйди: тащит
по земле сосед лисицу.
На глазок прикинь: стара ли,
а коль молода и самка,
пни под хвост ее для смеха
модного носком ботинка.
«Или будь самой лисицей…»
Или будь самой лисицей:
из родной норы спускайся
за курятиной в Алмати,
привыкай к повадке той,
что присуща псам и людям,
чтоб капкан заржавый щелкнул
иль в горах зеленых, рыжих
грянул выстрел голубой.
«Этот край ветхозаветен…»
Этот край ветхозаветен:
здесь, как блик земного рая,
по словам Екклесиаста,
«сладок свет», как виноград.
Если ж лозы портят лисы —
их поймав, как Соломон вам
рек: «возлюбленным несите
лис и свежих лисенят».
«Иль будь осликом, который…»
Иль будь осликом, который
целый день идет, который
целый воз везет, который
почему-то на щенка
вдруг походит, а походка
у него грустна, как песня
грустная: и груз несносен,
и дорога далека.
«Или стань таким шофером…»
Или стань таким шофером,
как Коро[18] – в его машине,
как в утробе материнской
пребываешь ты, хоть мчится
он быстрее, чем дорога
успевает мчать навстречу —
только Роберт Лукашвили
мог бы с Ястребом сравниться.
«Или с девушкой (с невестой)…»
Или с девушкой (с невестой)
вечером на новой «Ладе»
выехать к мосту чрез русло
каменистое Инцобы,
чтобы видно было с кручи
в Сабуэ – селе напротив —
светомузыки в машине
межпланетное мерцанье.
«Есть у каждого в Алмати…»
Есть у каждого в Алмати
кличка: Кундза будет Кундзой
весь свой век – не станет древом
тот, кто вживе прозван Пнем;
Бэхви (лодырь, недотепа)
не ленился б, если б не был
прозван Бэхви, как источник
им же найденный потом.
«Иль пойти взглянуть, как строит…»
Иль пойти взглянуть, как строит
новый дом Зураб Кикнадзе
(он хоть здешний, но в Тбилиси
жил весь век свой, бедолага)
и чуднее его дома
нет в Алмати… Книгочей он:
видно вычитал из книжек
острой крыши очертанье.
«Иль испечь в старинном тонэ…»
Иль испечь в старинном тонэ[19]
хлеб старинный, как преданье,
и хрустящий полумесяц
отнести приезжим людям
городским: пускай надломят
неумелыми руками
этот хлеб, что по-грузински
«хлебом матери» зовется.
«Или взять и побраниться…»
Или взять и побраниться
с этим увальнем-соседом —
ведь сосед – твой рок, а кто же
до конца судьбой доволен?
Слушай, надо же когда-то
душу отвести… И разом
оборвать поток проклятий:
свиньи! свиньи в огороде!
«Иль красавицею местной…»
Иль красавицею местной
будь – средь бела дня звездою —
потонув во взоре черном
собственном, и век одна
ты пребудешь даже в толпах,
неподвижна и в движенье,
словно молнией, своею
красотой поражена.
«Или будь вдовою – что же…»
Или будь вдовою – что же
делать? – в меру безутешной,
скорби чин благопристойно
соблюдая: слезных рек
берега тверды – из взора
лишь печаль течет незримо…
Что на свете тяжелее
покрасневших вдовьих век?
А ведь мы еще недавно
у покойного гостили…
Строгое его радушье
походило… на закон.
Был он стар, но прям и древним
был достоинством исполнен
и безмолвием – к безмолвью
привыкал заранье он.
«Или к родственнице дальней…»
Или к родственнице дальней
подрядись сложить палати[20].
От доходной работенки
заскорузли и разбухли
руки у тебя. Но русских
слов армейское звучанье
ты забыл так прочно ныне,
что не понял бы команды.
«Быть работником отменным…»
Быть работником отменным
трудно здесь – еще труднее
быть лентяем – длинной тенью
день ползет за ним. Молвой
здесь пронизан всяк. И все же,
как в любом краю, труднее,
ах, всего трудней, батоно,
просто быть самим собой.
«Лишь в Алмати в предрассветной…»
Лишь в Алмати в предрассветной
тьме я понял: по-грузински
петухи кричат в Алмати
так же, как в краю любом —
их Господь затем и создал,
чтоб по всей земле кричали
на наречии грузинском
о Пришествии втором.
Алматинские крестьяне
твердо верят в землю предков,
прочно верят просто в почву,
благодать для них вода,
верят в небо, верят в горы
и в платан священный верят,
свят для них св. Георгий
и Тамар для них свята.
О рождении Гомера
семь исчезнувших навеки
городов доныне спорят.
Но в укор чужой вражде
всяк грузин святой царице
и воительнице всюду
поклоняться может: тайно
прах Тамар зарыт везде.
«Бог живет в горах – известно…»
