Рабиндранат Тагор - Стихотворения. Рассказы. Гора

Старого года усталая ночь,
Странник, ушла она, дряхлая, прочь!
Путь, как лучи, озаряют призывы —
Грозные песни великого Шивы.
И по дороге уносится вдаль,
Словно напев заунывный, печаль,
Словно блуждающий в поисках света
Голос поющего песню аскета.

Странник, твой жребий по-прежнему строг:
Ноги ступают по пыли дорог,
С места срывает тебя ураган,
Крутит тебя средь неведомых стран.
Должен все время ты быть одинок,
Не для тебя — на окне огонек.
Не для тебя — слезы преданных глаз.
Буря повсюду. Бьет гибели час.
Ночь привечает раскатами грома.
Ласки шипов — на тропе незнакомой,
Иль незаметной змеи капюшон.
Брань ты услышишь, как праздничный звон.
Так ты шагаешь все дальше — счастливый
Благословеньем великого Шивы…

Все, что теряешь,  — то дар лишь судьбе.
Если ты просишь бессмертья себе,
Знай,  — что не счастье оно, не покой,
Даже не отдых обыденный твой.
В час, когда смерть к тебе грозно придет,
Всюду получишь ты славу, почет.
Нового года благие порывы —
Благословенье великого Шивы.
Странник, не бойся, не бойся: в ненастье
Ты под защитой богини несчастья.

Старого года усталая ночь,
Странник, ушла она, дряхлая, прочь.
Ожесточенья пришли времена.
Пусть упадет над тобою стена,
Пусть опрокинется чаша вина.
Нового года не слышно движенье.
Руку его ты возьми на мгновенье,
В сердце — его ты почуешь биенье.
Странник, все время идущий вперед,
Старая ночь пусть скорее пройдет!

За веком век терпеливо ждали
Земные глубины, воздушные дали —
И вот он сегодня расцвел на рассвете,
Цветок мадхоби, прорвавший сети
Тысячелетней незримой вуали,
Которой от нас это чудо скрывали.
Думы мои, мечты и речи
Сквозь время стремятся кому-то навстречу,
Чтобы улыбкой в какой-то вечер
Озарить кого-то, когда-то, где-то,
В чьем-то саду, весною, летом…
Этой надеждой, мечтою этой
Сердце мое согрето.

Под вечер я вижу нередко:
За ржавой решеткой сидит Нондорани — соседка,
Одна в тоске,
Как лодка у высохшей речки на жарком песке.

Росла, подрастала,
Невестою стала,
И в доме тревога: когда ж, наконец,
Найдется жених, озабочен отец;
Наверно, дела ее плохи,
Когда, словно волны, над нею расходятся вздохи.

Я в доме напротив, внизу, в пансионе считаю недели,
В колледже экзамен столкнул еле-еле —
Как лодку шестом…
На жизнь зарабатывал тяжким трудом:
На дню по два раза уроки давал,
И поздно ложился, и рано вставал,
А ел что придется и вполживота,
Вконец опостылела мне нищета!
Пороги колледжа я стал обивать,
Просил, умолял их без платы принять,
А думал когда-то полцарства и дочку раджи получить,
Казалось, судьба мне хотела казну золотую вручить
И тайную силу, с которой я перевернул бы весь свет —
Да нет!
В заботы уйдя с головой, не угадывал я,
Что в новой Бенгалии сила, надежда моя.

Судьба иногда злую шутку играет,
И в клетке для мойны{45} павлина плясать заставляет,
Ломаются перья о прутья, и стелется пух по железу —
Какой же сухарь сочинил эту пьесу?
На этой земле, где свободны леса, где грозы гремят в барабан,
 Куда ни посмотришь — обман,
На что ни посмотришь — ограда,
И сердце не радо.
Верчусь без работы, гляжу без улыбки, совсем я зачах,
От зноя и голода еле держусь на ногах,
Валюсь тяжело на топчан, проклиная в душе все и всех,
Лежу на полу, а глаза устремляются вверх,
И вижу в квадрате проема —
Сидит Нондорани, смуглянка из ближнего дома,
Как будто бы черная туча в полуденный зной
Прохладно висит надо мной.
А взгляд —
Вечерний жасминовый сад,
Безмолвная полночь, луна на ущербе,
И темные воды в прибрежной пещере,
И робкий ручей,
Бегущий в долину из горных ключей,
Она, словно птица, не слышит себя и не знает,
Пока ее трель среди звезд замирает,
И смотрит в глубокое небо глазами,
Наполненными голубыми слезами.

A помню: когда-то в тени под баньяном, как все деревенские дети,
Любил я играть на бамбуковой флейте,
Об этом забыл я, но вдруг
Однажды проснулся в душе моей сладостный звук.
На время каникул разъехались все, у кого есть семья,
Остался лишь я,
Обычно я под вечер флейту забытую брал,
И дул осторожно, и пальцами перебирал.
И вижу вверху Нондорани, смуглянку из ближнего дома,
В квадрате проема,
В котором мерцает ночными слезами
Душа ее — черная тайна под черными небесами…
И грустно сидит Нондорани часами,
И друг, приютившийся в темной каморке души,
Беседует с нею в вечерней тиши.

Вот так же и флейта — забвенье мое; хоть стены и толстые, но
Едва заиграет — и настежь окно,
Звучание песни простой
Стирало преграду меж ею и мной,
И в мире теней — лишь в стране ее звука —
Два друга нашли и узнали друг друга,
Немое рыданье и плач бессловесный, войдя в ее узкое горло,
Раскрылись в молитве — печально и гордо,
Лишь в тихих мелодиях флейты могли мы судьбу облегчить
И то получить, что возможно,  —  и то, что нельзя, получить.

Стояла ночь.
По лестнице моя малютка дочь
Спускалась, слыша голоса подруг.
Она пугалась темноты вокруг,
Ступала осторожно, чуть живая,
Светильник краем сари прикрывая.

Весенней ночью я на крыше был,
Глядел на небо, полное светил.
Внезапно ветер детский плач принес,
Я вниз сбежал — узнать причину слез.
И вижу, в этот поздний час,
В руках у дочки огонек погас.
Я спрашиваю: «Бами, что случилось?»
Она в ответ: «Я заблудилась».

И вновь весна, и выхожу опять
В тиши ночной на крыше постоять.
И чудится: небесными тропами
Проходит девочка, точь-в-точь как наша Бами,
Светильник синим сари заслоня.
О, только б ветер не задул огня!
О, только б не остановилась
Она, крича: «Я заблудилась!»

На одной ноге стоит она,
Кроной выше всех вознесена.
Кажется: еще одно усилье —
И пальмира тучи просверлит,
Унесется высоко, в зенит.
Только как же обрести ей крылья?

Широки округлые листы…
Вот оно — свершение мечты.
В самом деле, чем не крылья это?
Вмиг расправит их над головой
И покинет дом родимый свой.
Улететь отныне нет запрета.

Попросилась на простор душа,
Листья мчат, качаясь и шурша,
Или это чудится пальмире?
Вот она взлетает в вышину,
Миновала звезды и луну,
Небо все бездоннее и шире.

Но стихает ветер, и тотчас
Листья поникают, чуть шепчась,
Снова у себя пальмира дома.
Все же мать-земля всего родней,
Снова, как и прежде, дорог ей
Этот уголок земли знакомый.

Я никогда не вспоминаю мать,
И лишь порой, когда я выбегаю
На улицу — с мальчишками играть,
Какая-то мелодия внезапно
Овладевает мной, не знаю где родясь,
И кажется мне, словно это мама
Вошла ко мне, с моей игрой слилась.
Она, качая колыбель мою,
Быть может, эту песню напевала,
Но все ушло, и мамы больше нет,
И песни маминой не стало.

Я никогда не вспоминаю мать.
Но в месяце ашшин{47}, средь зарослей жасмина
Как только начинает рассветать,
И влажен ветер, пахнущий цветами,
И тихо плещется волна,
В моей душе встают воспоминанья,
И мне является она.
А верно, мама часто цриносила
Цветы, чтоб вознести моления богам;
Не оттого ль благоуханье мамы
Я слышу всякий раз, входя во храм?

Я никогда не вспоминаю мать.
Но, глядя из окошка спальной
На мир, который взором не обнять,
На синеву небес, я чувствую, что снова
В мои глаза глядит она
Внимательным и нежным взглядом,
Как в золотые времена,
Когда, меня сажая на колени,
Она смотрела мне в глаза.
И взор ее тогда во мне запечатлелся,
И от меня закрыл он небеса.