Евгений Клячкин - Песни

Подозрительно подозрителен
стал к себе, и себя ловлю:
ненавижу вот победителей,
а проигрывать не люблю.

Вот, к примеру, — пишется вечером,
а чертовски хочется спать.
И опять же — противоречие.
Диалектика — наша мать!

Как ни плюнешь — все рядом сходится:
и бессонница, и понос.
Если где-то промчалась конница,
значит — где-то лежит навоз.

Пусть с женою я в добром плаванье,
пусть в чужую жену влюблен, —
исключения — те же правила,
я укладываюсь в закон.

Так все в мире взаимосвязано,
не поверите — резонанс:
«Чтоб ни грамма», — мне было сказано, —
и как раз у меня аванс.

Предусмотрены изменения,
и картина всегда проста:
если где-то рост населения,
значит, где-то — падеж скота.

Школьный курс грызя с тихой скукою,
был я гладкий в нем, как плафон.
А теперь все той же наукою
досконально я объяснен.

Здесь охвачены все чудачества,
и любая сложность ясна,
даже низкое наше качество
и высокая госцена.

Просто мыслить надо логически,
не упрямиться, как ишак.
И наука диалектически
тоже сделала новый шаг.

И пускай враги удивляются —
им на слове нас не поймать
вечно движется, развивается
диалектика — наша мать!

Я еду на автобусе, а путь мой так далек.
Мои густые волосы тревожит ветерок.
Какие планы — Господи! — теснятся в голове —
я скоро человечеству открою к счастью дверь.
Свобода где-то около, буквально за дверьми,
и герценовский «Колокол» в груди моей звенит.
Как видно, звон услышали, и, видно, он мешал —
покинул я автобус, исполнив антраша.

А я опять в автобусе, и путь еще далек,
мои седые волосы щекочет ветерок.
И, мудрости исполненный, по сторонам смотрю
и опыт примирения любому подарю.
В природе равновесие ищу и нахожу
и на соседей искоса внимательно гляжу.
Но нет — увы! — активности в позиции такой,
и хоть без акробатики, но я на мостовой.

А я опять в автобусе, и путь еще бежит,
и ветер гладит лысину — все так, как надлежит.
И я не кукарекаю — тем более закат,
как все, бросаю гривенник, кладу в карман пятак,
как все, читаю новости, как все, «Зенит» люблю
и из газет подробности о жизни узнаю.
И дышат оптимизмом на мне черты лица,
а это верный признак, что доеду до конца.

Ты, наверно, права,
что об этом молчишь.
Это ж просто слова —
разве в них углядишь,
как ни гляди, —
право годы забыть,
право помнить часы,
право выбрать, как жить,
бросив жизнь на весы.

Быть жестокой к себе —
говорить про кино,
и в подушку реветь,
только ей все равно,
имеешь ли ты
право всех обмануть
и казаться стальной.
Право вдруг притянуть
и заплакать: он мой…

А вообще ты права —
это просто слова…

Задвинуты пальцы в косые штиблеты,
опущен на плечи грохочущий плащ.
И руки ли это, перчатки ли это,
лицо или маска, проспект или пляж.

Песок между пальцев, и солнце на коже.
Деревья шумят — это значит — растут.
Ах, как это солнце на солнце похоже,
а новая кожа — на новый костюм.

Как все эти лица похожи на лица,
как ловко пристала печать на замке.
Им если не слиться — хотя бы пролиться!..
Но ключик у рыбки, а рыбка — в реке.

И плавают люди — такие как люди,
и шпильки в затылке, и шпильки в виске.
И лица, как в рамку, поставлены в будни…
И с удочкой кто-то сидит на песке.

Он смотрит не дальше, а просто чуть мимо
шеренги ботинок и стопки рубах…
Реальность его — безусловная мнимость.
Но руки тверды его и недвижимы…

Вот я-то и есть этот самый рыбак.

Честных мало. Как назло,
мне всегда на них везло.
Расскажу, как дело было:
повстречала — полюбила.

Поначалу полюбила.
Ну а после — разлюбила.

И как только разлюбила,
сразу «честно» изменила.
А как только изменила,
тут же «честно» сообщила.

«Честных» мало. Как назло,
мне всегда на них везло.

«Такое время — легко шутить.
Давай полегче», — твердим друг другу.
Всего надежней чуть закруглить
ненужный угол, колючий угол.
Царапин много — нам повезло!
Ну что ж, царапина — не увечье.
И мы смеялись, всему назло.
А после в чем-то пошли осечки.

Ах, эти губы — сперва шутя.
Но вот потянет дымком-тоскою, —
и нет желанья играть шута,
и нет защиты, и нет покоя.
И, ради шутки гитару взяв, —
чего он, правда, все время ноет! —
полжизни отдал я ей, друзья, —
теперь придется и остальное.

Друзья мои вы, мои друзья!
А разве с вами было серьезно!..
Но нынче в каждом — немножко я,
а это значит — шутить уж поздно.
Шутнем, пожалуй, еще разок —
каким-то боком нам выйдет шутка!
Усмешка наша наискосок
пускай нас греет, как зайку шубка.

И сколько б шуток здесь ни нашлось —
всегда в запасе одна за нами.
Когда и как — вот в чем вопрос,
как пошутил знаменитый Гамлет.

Качались бутоны радости,
изумленно терли глаза.
И ты сказал — это истина,
а это ведь был закат.
И, веруя в вечную искренность,
не мог, конечно, ты знать,
что радость — изнанка истины
и истиной рождена.

Гудок перережет надвое,
назад поплывет вокзал.
И вдруг ты поймешь — «обокраден я».
А кто ж тебя обокрал?!
В груди ворохнется стеклышко —
неровные края…
Так вот ты какая, истина,
единственная моя!..

Сгорает детское личико,
в глазах — незнанье и боль.
Зачем же с ним это выпало
и почему не с тобой?!
В лицо тебе брызнет искрами —
все ближе пламя костра…
И значит — сегодня истина
не та, что была вчера.

И ты постигаешь равенство,
что истина — это боль.
И ребра, как мост, расходятся —
корабль прибывает в порт.

Торчит зеленый воротник,
и красный волос там приник.
Он жив, он дышит на ветру —
сейчас сорву его, сотру.

И то ли мне его сорвать,
и то ли глаз не оторвать.
И будет плоская спина —
мертво-зеленая страна.

Поглубже спрячемся в пальто:
и вы — никто, и я — никто.
И здесь никто не виноват,
что мы застыли в кружева.

Из зала в зал переходя
и постарев в очередях,
легко решим, что дело в нас
(как в первый раз, как в прошлый раз).

Этот город — он на вид угрюм.
Краски севера — полутона.
Этот город — он тяжелодум,
реки в камень он запеленал.

А сейчас, дождями перемыт,
пряча лужицы в своей тени,
розовеет на Неве гранит,
и дома стоят — совсем одни.

Птичий гомон будит Летний сад,
разминаются мосты, кряхтя,
силуэты обрели фасад…
В эту ночь я у него в гостях.