* * *
Хамство бывает разное —
трамвайное и площадное,
любезное, безобразное,
трусливое, беспощадное.
Мелкое хамство, лабазное,
где-то в корню не удавленное,
разное хамство, разное.
Хуже — высокопоставленное.
В чистый костюмчик втиснутое,
с барственным баритончиком,
надо — спровадит быстренько,
надо — задок в поклончике.
Подлые, рабьи мысли
с чиновничьих этих высей
людям талдычат: «В жизни
от вас ничего не зависит!»
— Этот опять, что ли с бедами? —
Скука в глазах свинцовая,
— Что, позвонишь куда следует?
Пробуй! Дело не новое!
Жалобку вздумал? Жалуйся!
Вот она, макулатура!
Но не особо радуйся:
я же — номенклатура!
Что, развалил работу?
Вот навязался критик!
Знай свое место! То-то!
Ты в этом деле винтик!
Хуже любого предательства
слабому душу выржавит,
будто бы вид на жительство
милость чинушью выдавит.
Но ведь людей немало
крепких во всяком смысле:
вечно Россия рожала
тех, кто пошире мыслит:
винтик, шурупчик, гаечка —
это деталь крепежная!
Ну, а как разболтается?
Рухнет постройка сложная!
Ну, человек рабочий,
значит, опять за дело:
чистить и откурочивать
то, что к нам прикипело.
И, не терпя двурушия,
жестким сдирать абразивом
хамского равнодушия
подлую образину!
Лес, ты мне слово одно подари —
слово огня и любви,
полное неги и страсти!
К этому слову ты, море, мотив подбери
в ритме волны, в такт веслу и в тональности снасти…
Воздух сосновый, ту песню наполни до края
острым и свежим дыханием шишек смолистых,
так, чтобы каждый сказал — эту песню я знаю
и подпою этим строчкам нехитрым и чистым.
Я эту песню спишу на тетрадный листочек,
голубя сделаю — пусть он летает по свету,
пусть донесет он тепло этих песенных строчек
всем, кто в пути — не в постели
встречает рассветы.
Пусть над землей он рассыплется звуками бубна…
Тайно я верю, что светлая музыка эта
лучшие струны затронет в сердцах, пусть подспудно,
и оправдает меня на миру, как поэта!
Поговорим, не разжимая губ,
не возводя обиды наши в куб
истерик и словесной шелухи,
и не казня за прошлые грехи.
Поговорим, не отводя глаза,
без блефа, без козырного туза,
без камня в спину, выспренних угроз,
без самоумиления и поз.
Поговорим, не открывая рта,
о том, что вслух не скажем никогда:
нам повезло — хоть в счастьи каждый глуп —
всё понимать, не разжимая губ…
Падает тень на лица,
время летит, пыля.
Выпустила синицу,
где искать журавля?
Прошлых дел вереница —
шелковая петля.
Где ты, моя синица?
Сколько ждать журавля?
Каждую ночь мне снится:
точкой внизу Земля…
Верю, была синица
вестницей журавля!
Спасибо за недоверье —
хоть соли и съеден пуд,
но общим аршином меря,
вы скорый свершили суд…
Но если вот также круто
пойдёт под удар другой,
вы дайте ему минуту,
чтоб сердце прикрыть рукой…
Сладкое, горькое — всё перемешано,
чёрное, белое, зимнее, вешнее…
Всё разделить — это дело неспешное:
зимнее — к зимнему, вешнее — к вешнему.
Только вот чёрное с белым не делится,
а ведь казалось — такая безделица!
Чёрная радость, белая скука,
зависть, и та не всегда чернорука!
Чёрные мысли, белые чётки —
образ неясный, размытый, нечёткий…
Чёрное счастье, белое горе —
Чёрное море… Белое море…
Неоднозначность любого ответа —
мир в разноцветной обертке конфетной.
Краски разбрызганы, смешаны, слиты,
монокристалльны и монолитны…
Чёрного нет, белого нет —
это и есть чёрно-белый наш свет!
«Ты мальчик или девочка? —
к ребенку пристают. —
Не Лёнечка, а Леночка!»
И яблочко дают.
Глядит малыш доверчиво
На дядь до потолка —
Ведь мальчик или девочка
Не знает он пока!
Живем и любим, не спеша —
Кто во грехе, кто в мелком блуде…
Парализована душа,
А значит, и стихов не будет…
МИКРОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Здесь спорили о сути бытия:
«Что этот мир? Что в этом мире я? —
ораторствовал некий гражданин. —
Вопрос не стоит порванных штанин!
Мир — это я, мой дом, моя семья!
Я — целый мир — надежда бытия!»
Да, безусловно, в каждом — целый мир,
Но в знаньях столько пятен, столько дыр,
Что не о сути ваших личных тщет
Мы говорим — о БЫТИИ ВООБЩЕ!
Есть мнение, что мир — простой бульон,
Природой сделан, был и будет он,
А потому, хлебайте, мол, супец —
Начало мира есть его конец!
Кричал горячий юный голосок:
«До истины, быть может, волосок,
А может, просто есть другой отсчёт,
Где время не по-нашему течёт,
А может, мы — пробирка с мелюзгой,
И нами управляет мир другой!»
Чем кончится научный этот спор
Мы разгадать не можем до сих пор —
Биолог юный, альтруист и сноб,
Пробирку взял, настроил микроскоп,
Взглянул, вздохнул, подвинулся к весам
И бормотнув, «совсем негодный штамм!..» —
Взболтал пробирку, вымолвил: «На кой!»,
И вылил в умывальник под рукой,
И ус меланхолично теребя,
Подумал: «Что есть мир? И что в нем я?..»
И снова я играю в компромисс,
опять колдуют призрачные тени,
и снова уплывает главный приз,
разбитый о размытость и сомненья.
И безнадёжность возведя в квадрат,
в котором сторона равна утрате,
по чьей-то воле сотый раз подряд
ряжусь, ряжусь в чужое чьё-то платье…
А платье жмёт, и жест — пустой декор,
в завязках и крючках завязли годы…
Пусть мир — театр, пусть каждый в нем — актёр,
но так обидны съёмки в эпизоде!..
Нам тесно в словах —
мы устало уходим от них,
и в разных углах
остаемся опять «при своих».
Нам тесно в молчаньи,
и снова мы воду толчём,
и старую дверь
открываем всё тем же ключом
Всё дело в замке —
так нам кажется, раз! — и войдём!
Но дверь на крючке,
и за дверью не то, что мы ждём…
День догорает — мутно, бескрыло…
День догорает — так безнадёжно…
Где это было? С кем это было?
Сколько повторов в жизни возможно?
Всё повторялось, всё пережито —
кем-то, когда-то, в общем и целом —
так же по ребрам била копытом
подлость, снимая с чести проценты,
Дружеский вексель с правды сканючив,
стригла купоны, ярко наглела,
в спину пинала — дай только случай!
И процветала, и не добрела!
День догорает — выцветший снимок…
Тянется вечер тенью безвольной…
Быть бы мудрее — всё объяснимо…
В общем — конечно. В частностях — больно.
Постыден акт холодного ума
с крупинками гашишных возбуждений —
три маковых зерна и вырожденье:
Верлен — верлибр — верхушки — Хохлома!
Макайте хлеб в раствор адреналина,
хватайте жизнь за острые рога:
была Яга, а стала — Магдалина,
лишь шаг шагни от «деге–» до Дега.
И минус — корабли в отсчёт обратный
кузнечиков крошащийся хитин
несут как чек, отбитый для оплаты
каких-то непонятных каватин.
И меряя извилины линейкой,
ты давишь иронический смешок:
юродивый несет свою копейку
в пустой благотворительный горшок…
Над оловянной крашеной эстрадой
кружится порошковая зима…
О, ради Бога! Кришны! Беса ради!
Куда тебя заносит, Хохлома?!
