Вдруг откроется всё, воплощённое в этот полёт.
Так лети же, лети! Разгоняя частиц мириады,
В белом ритме баллад закружись над сибирской рекой.
И снежинкой одной, перемноженной на снегопады,
Разорви тишину за условной чертой городской.
Мне тебя переждать, пережить, пересилить бы надо,
Если б ты не возник в неизбежном паденье кругом.
Так лети же, лети – просветлённой душой снегопада!
Рассыпайся вокруг белоснежным его двойником.
10.1997(6.2006)
Как медленно и тихо над полями
Кружится снег, скрывая пеленой
И горизонт с далёкими огнями,
И небосвод с глубокой синевой,
В открытые зеркальные озёра
Летит – и продолжается в воде,
Примеривает полотно простора,
Чтоб выстлать путь Рождественской звезде.
Невольно вдруг подумаешь о Боге.
Волхвует ночь! И тихо снег летит.
Как будто кто-то близкий на дороге
О чём-то сокровенном говорит.
И светел путь, подчёркнутый, как мелом.
И белый снег растёт среди полей,
Как самый первый снег на свете белом
На самой тихой Родине моей.
11.1998(2.2007)
Как много в нас невидимых примет,
Прочитанных, как принято, до срока,
Как странный сплав гордыни и порока
В пророчестве: «Таков и ты, поэт!»
Такой весь мир. Всё длится, как река.
Всему свои дороги и просторы.
Одни ведут ко дну, другие – в горы,
Чтоб тайнопись постичь наверняка.
Но мир, как лес, не стоил бы листа,
Когда бы не тропинка звукоряда —
Туда, где загораются от взгляда
Глухие заповедные места!
Картинки детства! Бабушкин цветок.
В окошке вид речушки Безымянной.
Дословный мир – державы деревянной!
И времени – попутный ветерок.
Впервые всё! Не вычеркнуть слова.
И не прервать молчания, в котором
Ты – весь простор и небо над простором.
И так светло! Кружится голова!
Ты сам среди немыслимых примет
У тишины – как слово – на примете.
Ты – облако, которому на свете
Чужбины нет! Прочти его, поэт.
5.2008
Метель прочитана с листа.
Шлагбаум – в каждом твёрдом знаке.
Классическая простота —
Как вспышка выстрела во мраке.
Потом – погоня и кресты.
Кровавый след на корке наста.
И вьюги белые листы —
Как новый том Экклезиаста.
Чтоб каждому – от сих до сих —
Прочувствовать метель во вздохе,
Звучал прозрачный русский стих —
Как будто реквием эпохе.
И даже призрачный рассвет
На островах архипелага
Воспел – и не один – поэт!
Бумага вытерпит. Бумага
Пропахла дымом, табаком —
От Нерчинска до Беломора,
Где шла работа – с огоньком!
И каждый стих – до приговора,
Ещё задолго до тюрьмы —
Подшит кровавой ниткой к насту,
Чтоб строем выдохнуть псалмы
Усатому Экклезиасту.
2.2007
Верстовые столбы – до ворот возрождённого храма.
Выпрямляется взгляд – и на землю слетает панама,
Словно солнце взошло в отработанном цехе завода,
Где теперь говорят с небожителем без перевода.
Верстовые столбы – вдоль дороги от Белого дома.
Кто проходит по ней, тот ещё не избегнет Содома,
Но до Храма дойдёт; от волнения выронит шляпу,
Оттого что пришёл к покаянию не по этапу.
Верстовые столбы! Чей прообраз – над серой Невою.
Обратил, словно тень, Петропавловский шпиль над страною
Указательный знак: через топи – в Кузнецкие копи.
Верстовые столбы – от Европы и снова к Европе,
Словно Шёлковый Путь пересёк златорунную жилу,
И крестили в тайге староверы нечистую силу,
В темноте, говоря, что и в церкви на этом болоте
Только Дева чиста, да и та в застеклённом киоте.
Томск – 2.2007
Вдоль болота украдкой бродила
Святовита внебрачная дочь.
Навье солнце. Нечистая сила.
Это ночь? Это лунная ночь!
Это в диком урмане заречном
Будимирович вновь просвистел.
Пой, Соловушка, песню о встречном —
Стереги расписной новодел!
Красной девкой Весна загуляла
И пошла – понесла, как река!
Раньше срока открылась Каяла —
И к расстрельной горе Каштака
Погорелыцины грязные дети
Золотую богиню несут.
И не вымарать образы эти.
Ничего не поделаешь тут.
Томск – 3.2009
Натюрморт в саду с пернатыми и виноградом
Там, где химеры слетаются на виноград,
Птица выпишет круг и взмахнёт крылами.
Полон другими певчими дивный сад,
Что ни пером не выразить, ни словами.
Этих пернатых даже в густых лесах
Раньше никто не видел, тем паче рядом —
В розовых палисадниках и садах,
На золотых столешницах с виноградом.
Им не страшны ни сторож, ни длинный хвост
Рыжей плутовки, что на плечах у жрицы,
Той, у которой в избранных был прохвост,
Да улетел по небу по праву птицы.
Вольному воля! Полный размах крыла!
Случай – как лёгкий бриз – унесёт за море.
Только и там поставят на край стола
Карточный домик, и закружит в просторе
Вещая птица, та, что вершит полёт
В той пустоте, где нет ни химер, ни сада.
И бесконечным кажется перелёт
От виноградника в сторону звездопада!
1.2008
Я обожаю парадоксы:
Начало осени – весна,
На огородах вянут флоксы —
Встаёт природа ото сна,
Скворцы летят на милый север,
На юг – лебяжьи косяки,
И с песней мчатся в город Невер
В столыпинках большевики.
Я обожаю в абрикосах
Любой расклад метаморфоз,
Жару в арктических торосах
И в знойной Африке мороз.
В метафизическом тумане
Ловлю прозрачный звонкий слог.
Люблю гулять, как все славяне,
Среди нехоженых дорог!
1.2004
Говори! Всё равно отзовётся
В этом диком просторе земном
Тишина – как рожок из колодца,
Словно речь, затаённая в нём.
Распадается сфера ночная.
Ну и темень! Эй, кто там? Огня!
То ли слышится песня такая?
То ли это кричали меня?
Верно, в сердце о чём-то поётся,
И ни слова, ни звука вдали.
Ничего! Говори! Отзовётся!
На мгновенье прислушайся. И —
Как в насмешку, гружённый железом,
Товарняк прогремит вдалеке,
Да в полнеба звезда – стеклорезом —
Полоснёт и погаснет в реке.
6.2009
Прислушиваюсь. Тихо на реке.
Всё те же в неизменном далеке,
Меняющие краски временами
Пейзажи над крутыми берегами.
Красиво так, что не хватает слов
Для этих живописных берегов.
И ветер, налетая из простора,
Вдруг соберёт обрывки разговора
Двух рыбаков про спутанную сеть
И вновь порвёт, как леску. Онеметь
Так страшно здесь, в беспечные минуты,
Где так великолепно! Но кому ты
В такой картине нужен? У реки
Одни купальщицы и рыбаки
Желательны, как прочие детали,
Которые для них нарисовали.
Шеломок – 6.2007
ПО КРОВЕНОСНЫМ СОСУДАМ
ВЕТВЕЙ, ВМЕРЗАЮЩИХ В НЕБО
11.1996
Наши взоры – как ветви. Звёзды – листва.
Наша планета и есть Древо Познанья,
Вечное Древо в поле Добра и Зла —
Вот и метафора в целом для мирозданья.
Так веселее, чем у Эйнштейна, и
Стороны света не надо менять местами.
Как бы там ни было, право самой Земли
Крону наращивать и шелестеть листками,
Краситься осенью, сбрасывать лишний вес,
Прятать охотника или сбивать со следа,
Или вдруг вспыхнуть ярким костром небес —
К тихому ужасу сонного короеда.
Белкой по древу… Дивом среди ветвей…
Как это близко! Только что, в разговоре,
Вдруг прозвучало. Терпкой смолой корней
Росы янтарные с кроны упали в море.
Вот и выходит – к лучшему сей пример
Виденья мира животворящим взором.
Пифагорейской музыки высших сфер
Самые тесные связи с крестьянским кровом,
С мерой зерна, со стернёй, что прошёл мужик,
С песней девицы и зрелою формой плода.
Наши время и место – и есть язык,
В слово отлитый стихийный глагол народа.
Август из лодочки вычерпал звездопад!
Речка журчит в рукавах из гончарной глины.
В лёгкой испарине этот нескучный сад —
В зеркале водном колеблемый куст рябины.
Глазом совы проморгнёт в облаках луна.
Белая рыба выпрыгнет из потёмок.
Так и хочется крикнуть, допив до дна,
Берегу дальнему – с берега: «Эй, потомок!»
Звёзды, как листья, ночью сгорят в костре.
И на восходе лодка качнётся в кроне,
Тенью взволнованной, в дымчатом сентябре,
Там, где шумит золотой березняк на склоне.
2.2006
В сюжете сентября мотив горы крутой
