Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Какой-то остров. Пятница. Рассвет.

Тринадцатая дочь вождя. С ней рядом

Ровесник пробует из языка

Туземного создать литературный:

«Любимая! На огненной ладье

В родное море вышли наши боги!

И, кажется, сюда они плывут…

О боги! Я глазам своим не верю!

Любимая! Всё ближе паруса…

Из пламени! Как вытканы искусно!

Уж это точно – наши боги! Нас,

Быть может, за собою увлекут

На дивном корабле в чудесный край…

Любимая! Восходит в небе солнце!

Дай руку мне! Скорей! Встречать богов

Нам, людям, подобает прямо в море…»

Тринадцатое. Пятница. Ноябрь.

Художник у мольберта. На картине

Какой-то остров. Вдалеке корабль,

Уже объятый пламенем. В пучине,

На первом плане, на огонь плывут

Нагая девушка и юноша такой же…

Каприз художника! Загадочный сюжет,

Но тщательно прописаны детали.

И тем невыносимее. Жена

Терпеть уже не может идиота:

«Ты что опять придумал, гений мой?

И что за чудный остров? Уж не тот ли,

Куда ты собирался тридцать лет?

Ну, как его? О Господи! Эвбея!

И кто такую глупость купит? Кто!?!

Крупнее девку сделай! Живописец…»

Художник завершает полотно

И смотрит – и глазам своим не верит…

Как славно получилось! Но зачем

Навеки остаются на картине

И остров, и корабль дураков,

И дочь вождя, и чей-то современник?

Я тоже родился в Аркадии…

Как хороши в наивной простоте

Все эти записные персонажи.

Романтика! Античные пейзажи.

И колорит привязан к наготе

Не Геры, а пастушки молодой.

И ветерок владеет флейтой Пана.

Аркадия! Прародина романа!

Связь времени с проточною водой.

Ну, до чего легенда довела!

Запомни всё. И всё начни сначала!

От Горного Алтая до Ямала

Открой словарь медвежьего угла,

Раз рёв зверья скорее в радость, чем

В печаль другим, что сами словно звери.

Добыча и военные трофеи —

Вот хлеб и вдохновенье для поэм!

Но в светлый миг – в час утренней звезды,

Ещё до солнца, выйди на дорогу —

Смотри и пой, читай свою эклогу,

Следи за всем, распутывай следы!

В стране чудес, в краю густых лесов,

Где божества живут среди народа,

Подслушай речь их лучшего рапсода —

Учи язык деревьев и ветров!

Пускай мечты о веке золотом

Не выше гор зелёного Тайгета,

Твой росчерк под весёлым полотном

Предвосхитил великого поэта!

Вернись, Франческо, в лучший мир! когда

Пригрезилось тебе сие виденье,

Ты испытал прекрасное мгновенье?

Всё прочее – проточная вода!

На каком-то опасном витке

Удивительной нашей Вселенной

Я живу на великой реке,

Как рыбак, под звездой переменной.

Словно тот персонаж прописной

Со страниц лукианова «Пира»,

Пробираюсь тропинкой ночной

К берегам параллельного мира.

Как поток золотого руна

Заблестела речная протока.

Что за ночь! Отчего не до сна?

Что нахлынуло вдруг издалёка?

Кто по-русски, во тьме говоря,

Мне ответит и прямо, и смело:

Это наша родная земля

Или просто небесное тело?

Но из времени отзвука нет

В тишине беспробудной природы.

Даже гибель далёких планет

Не волнует глубокие воды.

И плывёт по великой реке,

На виду бесконечной Вселенной,

Ясный месяц в одном челноке

С незнакомой звездой переменной.

Как просто всё! Простой сюжет.

Простор поэтам и влюблённым.

И ночь, объявшая предмет,

Сравнима с ангелом, склонённым

Над сим событием, в сей час,

 Когда уже уснули в доме,

И свет за окнами погас,

И ничего не слышно, кроме

Настольных маленьких часов,

Пронзающих беспечным ходом

Пространство не миров, а снов,

Основ событий с их исходом

Из тьмы невольной в ту среду,

Где ангел, связанный с предметом,

Подсказывает на ходу

Слова влюблённым и поэтам.

Сотворчество! И ангелы, и дети,

И дикие полуночные звери

Откроют вам неведомые двери

И увлекут в невидимые сети,

А дальше уповай на снисхожденье

В светящейся Всемирной паутине.

Непросто и в придуманной картине

Испытывать судьбу и провиденье!

Но всё светлее ангелы, и тише

У зеркала балованные дети.

И смотрят, как в невидимые сети,

В нас образы, открытые нам свыше.

И дикие полуночные звери

Мигают в небе ясными глазами,

Как будто открывают перед нами

Какие-то неведомые двери.

Июльский дождь – паук на серебре.

Глубокий изумруд густой травы.

Прожилки робкие в резной коре

И в серых лужах пёрышки совы.

Моё окно распахнуто во двор.

Как мало мне сирени и воды!

Прошёл трамвай. Мигает светофор.

Размыто всё – и тени, и следы.

Словно деревья не выдают своих

Длинных-предлинных падающих теней,

В этой грошовой опере для двоих

Чем примитивней партия, тем сложней

Роль доиграть – и остаться самим собой,

Выйти в старинный сквер, забывая стих,

Тот, что запомнит, как истинный образ твой,

Зритель грошовой оперы для двоих.

Только деревья, сбрасывая наряд,

Не остаются нагими, в снегах, тогда

Как человек, бросая открытый взгляд,

Вдруг прозрачным становится, как вода

Той реки, что тени дробит волной,

Но увлечь их не может. Выходит, что

Берег недаром высится над рекой!

Всё, что она уносит, – и есть ничто.

Листопадную роль, как актёр немой,

Каждый отрепетировал для своей

Неотразимой красавицы записной

В этом театре падающих теней.

В реплике жеста, рисунке, изломе рук,

В пластике тела – всюду исток того,

Что из тени, перетекая в звук,

Возвращается голосом: «Вам кого?»

Вместо ответа словно разлитый свет:

«Здравствуйте…» После паузы: «Отопри!»

Да и что, по-другому, сказать в ответ

Тени, упавшей с той стороны двери?

В перестановке, смене героев, тем

Сильный характер перерастает роль.

Чтоб не остался зритель и глух, и нем,

Раньше кричали «Нате!», теперь – «Изволь…»

Краткою фразой, срезанный, словно лист,

Тёмным абрисом, падая в пустоту,

С тенью чужой сливается сам артист,

Подвиги воспевающий и тщету.

Так, стоящие твёрдо, как дерева,

Тени, бросая, не отпускают их.

Не изменить ни музыку, ни слова —

В этой грошовой опере для двоих.

Русалочье что-то, речное,

В прозрачной её красоте.

Ни с чем не сравнится такое!

Все образы – словно не те.

Не выдумать верного слова,

Не вспомнить и сказки такой.

Свеченьем иконы Рублёва

Пронизан овал золотой.

Слоистое время во взоре.

И тело, как блик на волне,

Глубокое чёрное море

Качает в ночной тишине.

Спасаясь от споров и прений,

Бродягой из древних веков,

Всё ищет восторженный гений

Границы её берегов.

Ничтожная рыбка шальная

Мелькнёт над поверхностью вод

И канет. Со смертью играя,

Другая стремится в полёт.

Ни с чем не сравнится такое!

Но истина всё же не в том.

Русалочье что-то, речное,

В изломе её золотом!

Я дарил девушкам самые редкие в мире цветы.

Они улыбались и сначала не верили,

потом не могли дождаться, когда я снова уйду в горы

и пригоню стадо баранов…

Наверное, у девушек воображение такое ~ кудрявое,

да и мыслят они ~ волнообразно…

Теперь мои корабли плывут в далёкие страны!

Но я не слышал, чтоб там росли эдельвейсы…

Причудливый узор. Объятый темнотой,

Неслышно дышит бор. Луна плывёт в просвете

Взволнованной воды, неволя дух тщетой

О канувшем в реке, но незабвенном лете.

И срезанный тростник то кистью, то пером

Касался мировых чернильниц небосвода,

И спорил тёмный бор с весёлым ветерком

Вдали от рубежей двухтысячного года!

Вдали от городов – в тишайшей простоте.

В полночной крепости – при свете звездопада.

Как будто звукоряд – в узор на бересте,