В сюжете сентября мотив горы крутой
Слышнее ветерка вдоль парковых оград.
Как пусто здесь теперь – меж небом и листвой.
В другие времена врисован старый сад.
Нагорная листва закована в багет.
Кто слово предпочёл, тот вышел из игры
Графита и дождя и выправил сюжет —
Летящего листка – в мотив одной горы.
А на горе крутой! дыханьем рвёт листву
И превращает в речь – вот вечный антураж! —
Блаженный Полифем! – как будто наяву.
И что-то есть ещё, на чём стоит пейзаж.
Слышнее ветерка вдоль парковых оград
Высокий тонкий звук – ни флейта, ни струна.
Но обращает вспять нагорный листопад
Мотив одной горы – в крутые времена.
9.2007
Люблю следить элегию в природе.
В ней осень плачет, а душа парит.
И кажется, что кто-то в небосводе
Действительно со мною говорит.
И все пути – как прочерки в анкете!
И горизонт в прострелах октября
Бегущею строкою о поэте
Напомнит, словно с небом говоря
О том, что в роще красный куст рябины
Уже отпел российский соловей!
И эти – золотые осенины
Есенинских нисколько не новей.
10.2007
Уходят лирики. Большие темы
Ещё размыты – словно облака.
Вынашивают юноши поэмы,
Разгадывая прошлые века,
Клянут ещё не прожитые годы
И говорят о веке золотом!
Они – как будто первые рапсоды —
Уже владеют новым языком.
9.2007
Зелёные горы драконьим хребтом
Разрезали степь. Что случилось потом —
Теперь очевидно. Не чаял герой,
Что враг обернётся зелёной горой.
И что-то невесело, коли зане
Не хочется петь мне об этой войне.
Несметное войско уходит во тьму:
За всадником всадник – один к одному.
5.2004 (2.2007)
И днесь в тех зеркалах – сапфиры, серафимы…
Архангелы поют, как наяву, незримы.
Чистилище миров, рождение Вселенных
И знаки всех времён в тех зеркалах нетленных.
Молчит апостол Марк, но Гёте, словно Вертер,
Покажется на миг и крикнет: «Это ветер!» —
В полотнищах зерцал, которые уносят
Туда, где никого по имени не спросят,
А просто нарекут Платоном или Марком.
В тех зеркалах война не кончится Ремарком,
Как не узнать о том Шекспирам и Гомерам,
О чём шумел камыш обкуренным шумерам.
И днесь в тех зеркалах жрецы вдыхают ладан.
И мир, как лабиринт, доселе не разгадан.
Там сотворён квадрат, но выставлен без рамы,
Как вечное Ничто под слоем амальгамы.
1.2007
Шипы терновника и свастики паук,
И мак, алеющий на ниве вместо хлеба.
Цветок распущенный разительней, чем звук
Бомбардировщика, слетающего с неба
В окно, прорубленное в тот заморский край,
Где век тому назад пропахшие железом
Баварцы бравые, выкрикивая «хайль!»,
Приветствовали смерть в диктаторе нетрезвом…
Солярный знак – тавро, каким клеймили скот, —
В зерцалах памяти опутан паутиной.
И возводящий вновь из праха эшафот
На собственную казнь ещё придёт с повинной.
И эхом прозвучат крылатые слова
На языке, давно забытом, словно вера,
Тех жалких зрителей, качающих права, —
Убийственных времён Септимия Севера.
Всё это было здесь, и всё вернётся к нам —
И страх, и смертный грех, и слёзы, и расплата
За зрелище всего, за жертвы всем богам.
На всех одна вина – за каждого солдата.
5.2006
В Святой земле не кончится война.
Смелее будь – как те волхвы с востока,
Что видят куст, а мыслят – купина
И только в яслях узнают пророка.
И ты иди – как те волхвы – всегда,
Как сказано: от края и до края.
К Святой земле ведёт одна звезда,
Но ты скажи, что вся земля – Святая.
Смелее будь! Смотри на листопад,
От светоча воскуривая ладан.
Осенний лес вдали – как Райский Сад.
И мир вокруг – волхвами не разгадан.
И тихо – словно кончилась война.
Ты воевал, но не узнал пророка.
В тебе самом – пророк и купина.
И как часы – идут волхвы с востока.
12.2008
В предместье ночь. Прикушенный язык
Церковной звонницы – как свойство речи
Быть мыслимой, изображая крик,
Быть колоколом в образе Предтечи —
До света и до слова, что ясней
Глагола «быть», звучащего на грани.
В предместье ночь! И чем она темней,
Тем ярче звёзды в этой глухомани.
6.2008
Коммунист, диссидент, правдолюб —
Каторжанин, пророк не от века —
Смастерил из кирки ледоруб
И к вершине повёл человека.
На этапах большого пути
Разноцветные реяли флаги,
И хватало свинца для груди,
И для жизни хватило отваги.
Отгремела большая война,
Но просохли глаза горемыки —
И узнала большая страна
Как родных поднимали на пики.
И неясно с чего начинать
Свой поход сироте-пионеру,
Раз великая Родина-мать
Им отмерила высшую меру.
Уходили полки в лагеря.
Матерела под Сталиным стая!
Только выпали всё же не зря
И дорога, и вера такая.
Обратился крестом ледоруб
И кремлёвские звёзды – Крестами,
Но твоя прямота, правдолюб,
Как Москва – остаётся за нами!
В незнакомый неведомый век
По какому-то высшему праву
Ты пришёл – как чужой человек,
Пережил – окаянную славу.
Всё – увидел! Отдал все долги.
Но в народе не встретил Мессию.
За ГУЛАГ – не простили враги,
Не простили «свои» – за Россию.
4.8.2008
К Рождеству разноцветный снежок —
Как неясное чувство начала,
Словно в детстве – на Дальний Восток
Скорый поезд уходит с вокзала.
Пьют безбожники красный кагор.
Воет ветер! Поют серафимы!
И горит путевой семафор
Огоньком от прокопьевской «Примы».
Вдалеке, в разноцветном дыму,
Проплывают огни стройплощадки.
Я смотрю, но ещё не пойму,
Не осилю какой-то загадки.
Инвалид по вагонам ходил,
Пел протяжно про «нашу планету».
Ненароком, но я разучил
Невесёлую песенку эту.
И не даром. А ну, веселей!
Срок настал рассказать без надрыва,
Как от ярких кузбасских огней
Мы достигли морского пролива,
Как приехали в Ванинский порт,
Где не всякому вольному воля,
И взошли, словно в песне, на борт —
К верхней зоне: «Встречай, дядя Коля!»
Мы втроём: мой двоюродный брат,
Я и бабушка – шли на свиданье
Мимо строя собак и солдат
В том порту, что звучит – как преданье.
Пела птица в тюремных часах.
И я крикнул в запретку: «Ворона!»,
Но одёрнул конвойный, казах:
«Не шалить! Здесь особая зона!»
Вот и он… Полосатый такой!
И заплакала бабушка наша:
«Ой, ты горе моё, Боже мой!
Это внуки – Серёжа и Саша…»
Позабыл я, что дядя сказал,
Золотыми зубами сверкая,
Но запомнил картину: причал —
За решёткой – и бездна морская!
Два подростка! Часа через два
Мы сбежали к прибрежному ветру,
И на ветер бросали слова,
Черномора взывая к ответу:
«Выходи!» Но в ответ ни гу-гу.
Только чайки кружили в просторе.
Возле зоны. На том берегу,
Где навек пересолено море.
Мчался поезд «Сибирь – Колыма»
Мимо лагерных вышек вдоль БАМа.
И ревела большая тюрьма:
«Ты прости меня, бедная мама!»
Ты прости… И под сердцем щемит
От обычного, что ли, сюжета.
Словно море со мной говорит.
Хорошо, что не надо ответа.
1.2009
О судьбе – и серьёзней, и тише…
О себе – как юродивый, тот
Каталонец, богемный излишек,
Потрясающий мир Идиот,
Чья судьба поднимала, как штору,
Разноцветное море за край
И вдали устремлённому взору
Открывала Потерянный Рай.
Как прекрасна в скалистом просторе
Перспектива глубокого сна!
И горит, словно шапка на воре,
В море времени века волна.
Но об этом – серьёзнее, тише…
Всякий, алчущий правды, лукав.
Только статуя в мраморной нише
Не имеет убийственных прав.
Обращается речью нагорной
В небесах нарисованный крест,
Словно схваченный кистью проворной
Дирижёра уверенный жест.
Протащил из потёмок на сцену
Оскорблённой любви эшафот
И продал – за великую цену! —
Каталонец юродивый тот.
Соглядатаем «Тайной Вечери» —
Лицедей, пересмешник, чудак —
С лёгких петель тяжёлые двери
Снял – и всё тут, бывает же так!
Из колодца мечты Мнемозина З
ачерпнула воды решетом…
Но об этом другая картина —
Наяву – как во сне золотом!
12.2005 (11.2011)
Классический корабль дураков.
Ноябрь. Пятница. Какой-то остров
С утра замечен. Старый капитан
Поёт с кормы «Не слышно в море песен…»
