class="p1">Я не забуду вовек.
Узкие тропы учили меня
Вперед смотреть, а не вспять.
А вы, земляки, учили меня
Стоя гостей встречать.
Вы воспитали юность мою.
Я помню. И я могу
Ударом палки убить змею,
Костер разложить на снегу.
Я помню и сумрак сырых ущелий,
И далекий огонь Ткварчели,
И кругозор — океан безмерный,
И медвежий скользящий след на земле,
И перед выстрелом — профиль серны,
Замершей на скале.
…Желтая пыль на моих башмаках.
Асфальт, как воск, плавит жара.
Я так давно не был в горах,
Я так давно не сидел у костра.
Спешат шахтеры ранними утрами,
Когда в росе вдоль улицы трава.
Мне странным кажется: иные с топорами,
Как будто не на шахту — по дрова.
Как будто не поселком, а деревнею
Они идут в туманной полумгле.
И что-то чудится крестьянское и древнее
В индустриальном сложном ремесле.
За поясами топоры заложены,
Как будто бы не уголь рубят тут,
Не чёрный лес, породой огороженный,
А лес живой рубить они идут.
Родник в орешнике дремучем.
Я заклинаю от беды
Струю холодной и колючей,
Железом пахнущей воды.
Сгорая от колхидской жажды,
Бродя урочищем глухим,
Его мой дед открыл однажды
И поселился перед ним.
Родник! Воды живой свеченье
Поит живое существо.
Здесь даже летоисчисленье
Со дня открытия его.
У каменной заветной ниши
Ограду соорудил народ.
А водопой чуть-чуть пониже —
Сначала люди, после скот.
В нем столько силы затаенной,
Что даже колья вкруг него
Листвою брызнули зеленой
И знать не знали ничего.
К нему с кувшином обожженным
Я по утрам бежал один,
И в тишине настороженной
Гудело сердце, как кувшин.
Под камнем черным и отвесным
Лежал, прозрачный до нутра,
Недвижный и тяжеловесный,
Могучий слиток серебра.
Над ним шиповник цвел глазастый.
Какой-то паучок сквозной,
Как конькобежец голенастый,
Скользил по глади ледяной.
Бывало, всадник мимоезжий
Коня осадит у плетня.
— А ну-ка, водочерпий, свежей! —
И грузно свесится с коня.
Он пил, покачиваясь еле,
Взопревший конь топтал тропу,
А капли пота холодели
На стенках кружки и на лбу.
…От жизни скучной и снотворной
И от иной спасал беды
Глоток упругой, животворной,
Когда-то выпитой воды.
Уходит вдаль моя дорога,
Но не забуду ни на миг
Тебя, исток моих истоков,
В густом орешнике родник!
С урочищем зеленым споря,
Сквозь заросли, сквозь бурелом
Река выбрасывалась в море,
Рыча, летела напролом.
А над рекою камень дикий,
Но даже камень не был пуст:
В него вцепился ежевики
Расплющенный зеленый куст.
Почти окованный камнями,
Он молча не признал оков,
Своими тонкими корнями
Прожилья камня пропоров.
…Не без опаски, осторожно
Я ветку тонкую загнул
И гроздья ягоды дорожной
Тихонько на ладонь стряхнул.
На солнце ягоды горели,
Голубоватые с боков,
Они лоснились и чернели,
Как лак на панцире жуков.
Дрожали ягод сочных капли
Над злой, над выжженной скалой,
И все-таки не камнем пахли,
А солнцем пахли и землей!
…Ты — человек. Но поживи-ка!
И выживи. И много дней
Живи, как эта ежевика,
Жизнь выжимая из камней!
Предвидела ли, кукуруза,
В какие забредешь края?
Ты стала дочерью Союза,
Землячка скромная моя.
Тому, что было, не забыться,
Те дни сегодняшним родня.
Была ты осенью гостинцем,
Зимою — хлебом для меня.
О том забыла ты едва ли,
Как люди моего села
Тебя землею засыпали,
Чтоб лучше над землей росла.
Мы с ребятнею ждали долго,
Гадали, стоя у межи:
Когда же выметит метелка
И плод завяжется в тиши?
Качался стебель твой упруго,
И так топорщилась листва,
Как накрахмаленные туго
Рубахи свежей рукава.
И вот белесая косичка
Сверкнула у ребячьих глаз.
Казалось — юная сестричка
Вдруг появилась среди нас.
Как будто грузчики под грузом,
Держа отяжелевший плод,
Стояли стебли кукурузы,
Чуть наклоненные вперед.
Сдираем кожуру с початка.
Я помню тот скрипящий звук,
С которым, вывернув, перчатки
Срывают кожаные с рук!
Ты заменяла нам обеды.
Тебя мы жарили с утра,
Как маленькие людоеды,
Располагаясь у костра.
Мы были счастливы, кромсая
С огня горячую — не тронь! —
Отфыркиваясь и бросая
Тебя с ладони на ладонь!
Дядька мой был охотник заядлый.
Он уходил в осенний туман,
Когда в дупла прятались хитрые дятлы
И начинал осыпаться каштан.
По козьим тропам плутал он пеший,
Как соль, осязая каждый звук.
Ставил пудовый капкан медвежий.
Зверя следил: кабан ли, барсук.
Собака его Чернушка —
На свете,
Должно быть, такой не увижу вовек —
Дважды его спасала от смерти,
Добрая, умная, как человек.
Со шкурой медвежьей однажды пришел он.
Бросил шкуру. Присел над огнем,
Поглядывая взглядом тяжелым
На собаку с разорванным животом.
Дед, рукава засучив по локоть,
На распялках вытянул шкуру, распял.
Мы подходили когти потрогать,
Гнутые, твердые, как металл.
Потом подбегали к нашей Чернухе,
Туда, где лежала она у плетня,
Где над жаркой раной черные мухи,
Как вороны, кружились, звеня.
Мы ей натащили сена ворох,
Рану протерли мокрым платком.
Дядька на рану насыпал порох.
Она ему руки лизала молчком.
Дня через три иль четыре как-то,
Сдвинув мохнатые дуги бровей,
Дед подошел. Поцокал.
— Чудак ты,
Сдохнет собака.
Не мучь. Убей.
И вот он ружье заряжает поспешно
И, не оглядываясь, — вперед.
Она понимала, понимала, конечно,
Куда хозяин ее ведет.
У Буйволиного водопоя,
Где пиявки илистый берег сосут,
Остановились неожиданно двое.
Они навсегда расставались тут.
Помню, ружье поднимал он несмело,
Выстрел нехотя торопя.
А она глядела, глядела, глядела,
Жалея хозяина и себя.
Кончено.
…Пыж догорал огарком.
Не шевеля почерневших скул,
Дядька долго крутил цигарку,
Впервые беспомощен и сутул.
В пяти верстах от сельсовета
Я жду в кустах его с рассвета.
Он где-то близко, где-то здесь,
Могу следы его прочесть.
Тут он продрался сквозь репейник,
Бродяга пьяный и бездомный,
Перевернул валун огромный
И вылизал весь муравейник.
Там лавровишни ел
