Март 1892
1
Когда они сошлись, ей было двадцать три.
Ему — семнадцать лет… Расшпилив темный локон
И тканями гардин завесив стекла окон,
Она делила с ним восторги до зари.
Ей нравилося в нем неловкое смущенье,
Невинность важная, и первые томленья,
И слезы ревности в потупленных очах,
Когда она друзей, смеясь, именовала
И медленной рукой альбом перебирала,
Где лица строгие во фраках, в орденах
Таились: все дельцы, артисты и вельможи,
Иные лысые, в задумчивых очках,
Непогрешимостью на схимников похожи.
А он в ней все любил, все нравилось в ней, нежной,
Порой мечтательной, капризной иль небрежной:
Ее язвительный и скромный разговор,
Душистый будуар, ковры и занавески,
И ваз затейливых расписанный фарфор
Восточной прихотью в цветные арабески.
И нравилось ему, что, скрытая от всех,
Их страсть была полней в таинственном романе,
Что негою звучал ее картавый смех,
Что имя у нее ласкательное — Фанни.
Как часто проводил, бывало, с ней вдвоем
Он, юный, влюбчивый, зимою вечер длинный.
И было все полно в мерцающей гостиной
Ее присутствием, как тихим божеством.
Порой ее черты мгновенная тоска
Темнила: прошлое ль вставало из тумана?
Она, смотря в камин, молчала и слегка,
Как спугнутым крылом, смущенная рука
Играла веером с решеткою экрана.
И вдруг, согнав с чела, как облако, печаль,
Садилась весело за томную рояль.
Он подымал пюпитр, спешил раскрыть ей ноты,
Накинуть на плечи оброненную шаль.
И вот мелодия, исполнена дремоты,
Сперва едва слышна, как тайная печаль.
Потом она журчит, рыдает и трепещет,
Как в наслаждении изнывшая любовь,
И снова чуть звенит и, разгораясь, плещет
И тихой жалобой вдали смолкает вновь.
2
А утром снова был он в корпусе, счастливый,
С улыбкой тихою на розовых устах,
С горячей бледностью в взволнованных щеках,
В движеньях медленный, как лень — неторопливый;
И как он был хорош, влюбленное дитя,
Когда, склонив чело, угрюмо сдвинув брови,
Забывши свой урок, смолкал на полуслове,
Ресницы темные, как дева, опустя.
Наставник хохотал, тряслися аксельбанты:
"Должно быть, с барышней вчера играли
в фанты”, —
Он говорил, смеясь, и, потрепав шутя
За робкое плечо, он прибавлял: "Довольно!”
Но, добродушием смущенный старика,
Виновный юноша краснел до слез невольно,
И горечь слез глотал, стыдясь духов платка.
3
Расцвел зеленый май. Он ехал вместе с ней
В плетеном тильбюри. Душистый сумрак парка
Пронизан был вокруг, томительно и ярко,
Прозрачным золотом полуденных лучей.
Впервые жизнь весны ему казалась полной.
Любовью светлою, надеждами богат,
Он мир благословлял, и зелени был рад.
Но ей в лицо глядел, счастливый и безмолвный;
Как удочка, поник склоненный хлыст
В ее руке, обтянутой перчаткой, —
Порой с ветвей, как бы склонясь украдкой,
Ее щеки касался свежий лист.
Вдруг на одном из поворотов сада
Раздался топот, мчалась кавалькада,
Вздымая пыль, и стройный бег коней
Перебивал звучащий говор звонко
И резвый смех: то мчались в глубь аллей
Три всадника, и с ними амазонка.
Один из них, учтиво приподняв
Лоснящийся цилиндр, смеялся Фанни взглядом
И, удержав коня, поехал с нею рядом.
"Ах, боже мой, вы здесь, опять в России,
граф”, —
Смущенно просияв, она ему сказала.
А граф на юношу прищурился сначала,
Потом, в своей руке держа ее ладонь,
Он медленно прижег на ней два поцелуя.
Меж тем, под седоком волнуясь и танцуя,
Расчесанным хвостом махал горячий конь.
"Я здесь всего три дня, и вновь уеду скоро”.
И полился родник живого разговора,
Парижского "козри” изысканный язык.
И Фанни, оживясь, как птица щебетала,
Ее влюбленный паж алел, как мак, сначала,
Потом он побледнел, нахмурился, поник,
И трепет и борьба в душе его тревожной, —
Сменилася любовь тоской ревнивых дум,
Какой он стал смешной, какой он стал ничтожный!
Уж он не друг ее, он только жалкий грум.
Граф обещал бывать у Фанни на обедах
И вечер проводить по-прежнему в беседах,
Припомнить старину, забытую в пять лет.
А юный паж ее молчал, чело нахмуря.
От ревности бледней, чем лилий внешний цвет,
Темнее, чем волна, когда кипит в ней буря,
Он молча хоронил в душе своей упрек,
Он ревности своей робел, как первой ласки,
А Фанни делала приветливые глазки
И юношу влекла в свой летний уголок,
Где за плетнем живым подстриженных акаций
Палаццо высится, сверкает чистый пруд,
Где розы ранние пестреют и цветут
Перед подножием окаменелых граций.
4
И вот они втроем. Весенний мрак — прозрачен.
В румяных небесах сошлась заря с зарей.
Граф ласков и шутлив, но паж влюбленный
мрачен,
А Фанни — весела… Небрежною рукой
Ей граф открыл рояль. Склоняясь к Фанни нежно,
Ой просит, чтоб она сыграла что-нибудь
Из прежнего, когда так дружно, безмятежно
Они вступали в жизнь, как на победный путь.
И Фанни, бледная, очей не поднимая,
Садится за рояль в прозрачном блеске мая.
В окне открытом упоенный сад
Задумчиво дремал в ночном покое;
К ним в комнату струили аромат
Росистые сирени и левкои.
И вот, из мрака выпорхнув стремглав,
Покинув ложе благовонных трав,
В окно влетел веселый мотылек,
И биться стал о белый потолок,
И, очертив волнообразный круг,
На пламень свечки налетел он вдруг.
Он налетел, — раздался звук глухой —
Так чикают ружейные осечки, —
И мертвым пал, обманутый мечтой,
На стеарин обтаявшейся свечки.
А музыки торжественный прилив
Всё выше рос… кипел и волновался…
Над смертью звук ликующий смеялся
И жизнь будил, надежды схоронив.
В своем углу, угрюм и одинок,
Как бурею расшатанный челнок,
Весь ревностью мучительной окован,
Весь звукам, и разбит и очарован,
Влюбленный паж томился и молчал.
И блеск свечей, все дальше уплывая,
Его очам денницу зажигал
Прекрасного, но гибельного рая…
И вот аккорд… Еще один аккорд,
И смолкло все! Как изваянье бледный,
Он все молчал, угрюм мечтой победной
И ревностью мучительною горд…
Все кончено! Яснеет небосклон.
Шатаяся, от Фанни вышел он, —
И ночь не спал: всё плакал, всё томился,
И утром, на заре, он с жизнию простился,
И с громом выстрела исчезла жизнь, как сон.
Рассеялся дымок, и вместе с синим дымом
Исчезла страсть пажа в дыму неуловимом,
Как греза бледная, как звук из-под курка, —
Развеялась любовь, развеялась тоска!
Он умер! Почему? У всех один ответ,
Мучительный, как ложь: причина — неизвестна!
Ужели юности в просторном мире тесно?
Ужели тесным дням простора в жизни нет?
5
И вот пришла весна… За той весной сияет
Весна, еще весна. Промчалося пять лет.
Надгробный крест подгнил, и насыпь оползает,
Где юноша зарыт, едва увидев свет.
О нем забыли все; любовь родитель нежный,
Вздыхая, перенес на младших сыновей.
Товарищ молодой кончиною мятежной
Недолго волновал изменчивых друзей,
Как утренний туман он в памяти их таял…
Косясь на ветхий крест, могильщик говорил
Другому: "Мне отец Порфирий ноне баял —
Могилку эфту срыть, вишь дождик всю размыл!”
Весна живила все чарующим приходом,
Но каждая весна, под ясным небосводом
Даря свои мечты, даря свою любовь,
С уходом все брала, все скупо уносила.
И каждая весна, как новая могила,
Надежды хороня, цветы рождала вновь…
Апрель 1892
Баллада
Жил маленький принц в позлащенном чертоге,
Его осеняла с младенческих дней
Счастливая доля; не знал он тревоги,
Ни строгих упреков, ни робких детей.
Без сверстников рос он, не видел он сверстниц,
Его замыкал очарованный круг;
Он видел лишь стражу на мраморе лестниц
И видел поклоны блистающих слуг.
Прелестные рощи дворец окружали.
В душистой прохладе тенистых аллей
Из каменных гротов каскады журчали,
И шум их падучий был вихря звучней.
Над зеркалом вод, окаймленных цветами,
Мосты выгибали узоры перил.
Из вазы бассейна, сребрясь под лучами,
Фонтан поднимался и брызги дробил.
Все было забавой для юного принца:
Лужайки, и гладь серебристых озер,
И кроткие звери, под сенью зверинца,
Ему услаждали и тешили взор.
Где высились пихты на мягких пригорках,
Бродила кудрявых барашков семья,
Ручные лисицы в искусственных норках
Пугливо дремали, лукавство тая.
Под алой, попоной ушатый осленок
С веселой газелью неловко играл.
Задумчивый аист, и важен и тонок,
У плетня резного как сторож дремал.
Отбившись от рук замечтавшейся няни,
Царевич бежал к бессловесным друзьям.
К нему подбегали покорные лани,
И корм подносил он к их влажным губам.
Бежал он к озерам, где стройно темнели
Кусты молодые, теснясь в полукруг,
Где, быстры, как змейки, стекались форели
И крошки ловили из царственных рук.
Как весело было малютке теребить
Росою обрызганный куст у пруда,
Где вдруг был разбужен испуганный лебедь,
И шумно от крыльев вскипала вода.
Но только все чаще, асе больше с годами
Счастливого принца темнили мечты.
Он думал: зачем за моими садами
Возвысились стены, как вражьи щиты?
Те стены его ограждали от мира,
От гневной борьбы, от несчастных людей,
А принц жил для счастья: венец и порфира
Должны быть невинней небесных лучей.
Со взором ребенка, с душою поэта,
Смиренный наставник ему говорил,
Что там, за стеною, сокрыта от света
Толпа светозарных, таинственных сил.
Они ему ткут кружева на подушки,
И шелк для одежды, и ткань на ковры.
И феи оттуда приносят игрушки
Ему с недоступной, высокой горы.
"А можно их видеть?” — принц спрашивал робко.
"Нельзя, недоступно!” — он слышал в ответ.
И детским разбегом пробитая тропка
Все шире к стене пролагала свой след.
Чуть ветер вершины дерев зарумянит,
Ребенок бежит к неприступной стене,
На цоколь статуи задумчиво встанет
И долго мечтает в немой тишине.
Какие счастливцы живут за стеною?
О, если хоть раз заглянуть бы туда!
И много видений лучистой толпою
В уме проплывают, бегут без следа.
И долго сидит у стены он, вздыхая.
Он мнит, что под вечер взойдет за стеной
Луна в небесах, но луна не такая,
Какую он видит всегда над собой.
А там, за стеной, суетою и торгом
Жизнь дико шумела, как в море гроза.
Он ждал, он кипел непонятным восторгом,
Уста улыбались, пылали глаза.
На пряжках чулок развязалися банты.
Темнело. Туман поднимался с земли.
Вечернюю зорю играли куранты;
И звуки, как слезы, в затишье текли.
День снова ушел. Он, как прежде, не знает,
Что скрыл так ревниво стеною чертог?
Когда ж он загадку свою разгадает,
Когда же отпустят за темный порог?
И слышит в ответ он: увидит, поспеет!
Увидит, что скрыто за крепкой стеной
Тогда лишь, как пух над губой зачернеет
И ростом он будет с дубок молодой.
И вот над губою усы затемнели,
Он строен, он вырос с дубок молодой,
Заздравные кубки в чертоге звенели,
Приветствуя принца с расцветшей душой.
Но, чокаясь дружно ответным бокалом,
Улыбкой даря обольщенных гостей,
Принц нежною думой следит не за балом,
И ждет не дождется рассветных лучей!
Он жаждет увидеть желанное чудо,
Что скрыто стеною, как мраком завес.
Какие он перлы добудет оттуда,
Чем гордость насытит из мира чудес?
Он ждет и трепещет огнем лихорадки,
Он кудри пышней разметал по плечу,
Оправил плаща драгоценные складки,
И весь он сияет, подобно лучу.
По лестницам звучным принц шествует бодро,
Он рад, что дождался свободного дня,
И треплет коня горделивые бедра…
Вот шпорами брякнул, — и сел на коня.
Раскрылися стены. Принц едет — и что же
Он видит, свергая тяжелый запрет?
Как мало все это на грезы похоже,
На сны золотые младенческих лет!
Сырая дорога чернеет неровно:
У стен заповедных теснятся кругом
Какие-то камни, и щебень, и бревна,
Кирпич и рогожи, и кучи с песком.
В тяжелых одеждах поспешные люди
Снуют с озабоченным мраком лица…
Так вот о каком он загадывал чуде!
Так вот что скрывалось за парком дворца!
Он едет в селенье. Как мрачно! Заране,
Приветствуя славного принца приход,
Спешит в драпировки, гирлянды и ткани
Скрыть ветхую бедность тщеславный народ.
Но что ж не скрывает он копоть одежды,
Убогие дровни и жалких коней?
Царевич бледнеет, и меркнут надежды
Пред горькою правдой прозревших очей.
Так вот эти гномы, кем созданы парки,
Кем создан его величавый чертог.
Так вот эти феи, что слали подарки
К нему, чтоб он счастьем насытиться мог!
Задумчиво едет царевич обратно.
И грустно он входит под своды дворца.
Теперь ему стало несчастье понятно,
И нет ему счастья под кровом отца.
Он бархат свой роздал, он меч свой забросил,
Былые забавы постыли ему.
На лодке любимой не слышен плеск весел,
Не будит звук арфы вечернюю тьму.
Он чаще, все чаще чертог покидает,
Он учится жизни в иной стороне.
И радость былая дымится и тает,
Как воск ароматный на ярком огне.
Беднее одежда на ласковом принце,
Грустнее мерцанье стыдливых очей,
И перстень не блещет на белом мизинце:
Он голоду брошен в пучину страстей.
Принц темные кудри остриг; как невольник,
До ночи глубокой скрывается он,
Где жизнь и жужжит и хлопочет, как пчельник,
Как будто бы ищет умчавшийся сон.
И скоро покинут был принцем печальным
Дворец заповедный. Напрасно гонцы
Искали по странам, и ближним и дальним,
Надменно стучася в чужие дворцы.
Принц — сгинул! Исчез, как залетная птица,
В рассветном тумане… Как вздох отошел!
И если погиб он, то где же гробница?
И если живет он, то где же престол?
1897
