…Они ударили по рукам,
и надежда пошла по рукам,
веселая, заводная.
Говорила она: „Одна я,
другой такой нет…“
Развевались волосы ея белокуро,
шла она о чем-то своем балагуря,
и давала каждому надежду, конечно,
полагая, что всё на свете конечно,
всему цена – грош!
И гасла луна, звезды и свет —
от луны и звезд последний привет:
прощай, прости, и, прощая,
судьбу свою опрощая,
надежда брела,
брелками позванивала и
знала страсть, но не знала любви —
надя, надежда, надёжа:
безнадёжна твоя одёжа,
помята, поди…
Бог не выдал, дьявол не спас.
Ты чиста, как Яблочный спас:
Благородство и спесь.
Песьи головы во вратах,
Ложь и мед смешались в устах.
Ты – там.
Я – здесь.
Милая, как ты в своем раю?
Снова у бездны стоишь на краю,
Бьешь в тамтам:
Дней сбегается голытьба.
Смотришься в бездну, она – в тебя.
Я – здесь.
Ты – там…
Мертв закат, величьем догорая,
Тьма идет, как гунны шли на Рим.
Дорогая…
Нет, не дорогая,
Мы с тобой потом договорим:
Нет тебе покоя, нет достатка,
Счастья нет, но ты живешь, шутя,
Вечная рабыня недостатка,
Славное, ранимое дитя.
Всё в тебе: разумность и сноровка,
Музыка, как чистый бриллиант,
А плечо клеймит татуировка,
Словно метка.
Знаешь, твой талант
Сумрачный, больной и неразумный,
Тягостный, не знающий основ,
Уподоблю осени безлунной,
К нам пришедшей из ненастных снов.
Ни к чему ночные пересуды;
Как в живот промерзшее кайло,
Как печать от женщины-Иуды —
Поцелуя клейкое клеймо.
…То и дело слышал:
„Ты куда пострел?
Ты куда бежишь, летишь, вертопрах?!»
Что ж, спасибо тебе, я постарел,
Потому что любовь твоя оказалась прах,
Или тающий снег – лови, не лови,
Или ветра вздох – он был или нет? —
И куда же исчез твоей любви
Трепетный, щемящий, мерцающий свет?
Но глазницы твои, как череп, пусты;
Словно панцири тысячи черепах,
Равнодушье твое. Пусть ты
Считаешь: счастье покоится на черепах,
Словно мир покоится на слонах,
Как предательство твое – на крови.
Я устал – печаль моя солона
От прогорклой, как дым, отгоревшей любви.
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолеты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают…
П. Антокольский, „Сын“
…Мне говорили:
„Не демонизируй ее,
она, на самом деле,
проще и несчастней,
несчастней и проще,
она, по сути,
неудачница и примитив…“
Я соглашался.
Но слышал, как пел, надрываясь,
соловей в роще,
повторяя свой нехитрый, любовный мотив,
и я не понимал, что происходит, —
и до сих пор, признаться, не понимаю,
потому что меня несло, как реку,
в направлении к тому маю,
когда я увидел в первый раз
девушку с глазами мадонны,
девушку, которая целовала мои ладони,
невзирая на различие наших „рас“
(я – иудей витальный,
она – интроверт-славянка),
различие возраста,
расстоянья круговорот.
…А было, как в ахматовских строчках:
она бежала за мной до ворот,
я, задыхаясь, кричал, что это —
всего лишь шутка,
что так не бывает,
что жизнь обмануть нельзя.
А жизнь, действительно,
усмехалась спокойно и жутко,
смеялась над нами – падла! —
глядя нам прямо в глаза.
И, вот, свершилось:
закончился год романа,
и стала мадонна обычной столичной теткой,
ищущей мужчину-донора,
который хлестал бы ее узорчатой плеткой,
но зато обеспечивал бы всем необходимым
(нет прелести без изъяна)…
Плыви же, плыви, моя запоздалая леди,
пусть будет путь твой устлан
венками из жимолости,
забудь обо мне, забудь о страсти и милости,
заройся в уют, как старуха в цветастом пледе,
которой, прежде всего, и нужен покой,
огонь в камине, лежащая на ковре собака.
Но я всё равно не запомню тебя такой,
а только сияющей точкой в одной из цепей зодиака…
Жизнь улыбается беззубо
(Младенец или бывший зек?).
С величьем важным Скалозуба
Встает двадцатый – прошлый – век.
И ты, прелестная Надежда,
Ему наследуешь шутя,
И в помыслах своих – невежда,
И в чувствах – горькое дитя.
Какому мужу ни служила, —
За страсть, за грошик золотой, —
Таланта золотая жила,
Увы, не стала золотой.
И, – как горбатого могила, —
Превыше сил, превыше гор, —
Тебя исправит
