Пальтишко мое на рыбьем меху,
Перчатки мои на змеином пуху.
Стипешку отдал за долги я в два дня,
Кто же сегодня накормит меня?
Пузом раздвинув серый народ,
Иван Иваныч навстречу идет.
Иван Иваныч - мой будущий тесть,
Уж он-то, надеюсь, устроит поесть.
Иван Иваныч живет в коммунизме.
Все у него есть: от "Волги" до клизмы.
Хоть он не профессор и не композитор,
А просто завмагом и соцпаразит он.
Жена его субретка, а дочь инженю,
Все дело к тому, что на ней я женюсь.
Иван Иваныч деньгами сорит,
Меня в ресторане шампунью поит.
"Женись ты, Алешка, на нашей Фае,
Она ж тебя любит, я точно знаю.
Купим вам хату, а к ней "Бирюсу",
Пальтишко на вате. Зима ж на носу".
Плевал я на "Волгу", плевал я на хату,
На то, что Иван, ох, Иваныч богатый.
Сбегу я сейчас в общежитие наше,
Пойдем мы в кино со Смирновой Наташкой.
Посмотрим "Старичков на уборке хмеля"
Одну эскимошку на пару разделим.
Да только кина не увижу я, братцы,
Опять будем мы весь сеанс целоваться.
Иван Иваныч, считайте проценты,
Долг вам отдам, когда стану доцентом.
Когда я приеду в Москву
из невских любимых туманов,
в московских дымов синеву
войду где-то возле Басманной.
И чтоб приноровить свой шаг
к потоку, шагаю я с краю:
в Москве никогда не спешат,
в Москве на бегу умирают.
Многолица ты, столица,
где же главный твой анфас?
Чтобы знать, на что молиться,
помолись и ты за нас.
Заеду к друзьям на Арбат,
потом загляну на Безбожный,
и все, что во мне Ленинград,
забуду на время в прихожей.
И сплетням великой Москвы
внимаю с большим интересом:
о жизни столичной, увы,
подчас узнаешь не из прессы.
Ах, Арбат, казенный край,
неродные крыши.
для кого дорога в рай,
для кого - повыше.
Теперь предстоит мне пустяк-
Москвы основные предметы -
дела и бумаги бумаг,
приемные и кабинеты.
Пройти этот тягостный круг
нельзя без родных унижений,
и все, что во мне Петербург,
оставит дела без движенья.
Я люблю тебя, Москва,
горький мегаполис.
ты всегда во всем права,
ну, а мне на поезд.
Плавает, летает музыка литая,
Лавою литавры бом-бом-бом,
Барабанят градом, опадает садом,
Тает снегопадом бом-бом-бом.
Припев: Звук из рук -
Стрела и лук,
Тетива едва жива.
Бом-бом-бом-бом,
Это не на битву, и не на молитву
Серебро малиновое бом-бом-бом.
В сердце новоселье, песне развеселье,
А в душе похмелье, бом-бом-бом.
Припев.
Это быль и небыль запахами хлеба
Постучалась в небо бом-бом-бом.
Это очень грустно, это очень густо
Это очень вкусно, бом-бом-бом.
Припев.
Когда-то я, как ты был мал,
и тоже в колыбели спал;
и так же не предполагал,
что стану я большой.
И даже бабушка моя,
уже тогда седая вся,
мурлыча песенку свою
могла поднять меня.
Припев: Спи, мой маленький,
Спи, мой маленький,
Спи, и соску не проси.
Глазки-фонарики, глазки-фонарики
Погаси, погаси.
Тепло на бабкиной груди,
и спрятан в шаль курносый нос,
и что-то будет впереди,
а я все рос и рос.
Припев.
Потом меня качал отец,
я стал для бабушки тяжел;
и научился наконец
пешком ходить под стол.
Припев.
Я постоянно рос и рос
и, видишь, стал какой большой.
И как-то аист мне принес
тебя, сыночек мой.
Я на базар поспешил,
Что бы купить красоту
И для начала купил
Сложность и простоту.
Что мне еще нужно? -
Не знаю.
И я купил шум лесов,
Каску от прошлой войны,
Спешку больших городов
И только миг тишины.
Что мне еще нужно? -
Не знаю.
Так и не смог я найти
То, что искал целиком.
Ты все покупки несла,
Рядом ты шла босиком.
Что мне еще нужно? -
Не знаю.
Я сяду на белую-белую лошадь
И в желто-зеленый осенний закат
Тихонечко трону по первой пороше,
Пишите на запад мне, я буду рад.
Неспешно проеду уральские кряжи,
Промчусь через Волгу,
Разбрызгаю Дон.
По Польше гарцуя
Степенно и важно,
На юг поверну,
Где писали мадонн.
Как храбрый идальго в безумном веселье
В Ла-Манче на мельницы я посвищу.
В Марселе отели мелькнут каруселью.
В Альгамбре под песни цыган погрущу.
Покажется башня, и острые крыши,
Я вспомню старинный негромкий шансон.
И тихо проеду левее Парижа,
Пусть смотрят французы предутренний сон.
Я белую лошадь в каштанах стреножу,
К мосту Мирабо по полям я пройду.
И дворника раннего я потревожу,
На улице Роз в дом четыре войду.
И снова летят торопливые мили.
Под утренним солнцем блестит Альбион.
Вот Лондон, где лорда хромого травили,
А вот океан с девяноста сторон.
И белая лошадь, как белая рыба,
Меня понесет на блестящей спине.
Мелькнут и исчезнут
Нью-Йорские глыбы
И виллы останутся
Все в стороне.
И лошадь устанет от этого ритма,
Я лягу на спину в сосновом лесу,
И стану смотреть в небеса, как Уитмен,
И космос его я в себе унесу.
Сквозь Лос-Анжелеса слепящие краски,
Сквозь желтый от золота звезд Голливуд,
Скачу я туда,
Где просторы Аляски,
И в страхе бизоны,
Как зайцы бегут.
На дальневосточные въеду просторы,
Бескрайней Сибирью я буду скакать.
И снова увижу Уральские горы,
Наемся пельменей, и лягу я спать.
Крутит девушка хула-хуп
в Сухуми на пляже,
вся, от пяток до алых губ
пляшет, пляшет.
Круг вращает она, стройна,
как веревка, превращает она меня
ну в подростка, ну в подростка.
Я гляжу и глядит Кацо:
- Ай, вертится!
Каждый думает: "Мне б в кольцо
превратиться!"
Чтоб касаться ее колен, ее талии.
Как вас девушка звать, Кармен?
Что вы, Таня! Что вы, Таня!
А глаза ее бирюза, губы - ягоды.
Расправляю я паруса точно яхта,
Мы, как в море, плывем в саду
в молчании позднем,
и над нами танцует Сатурн
хула-хуп в звездах.
В работе кузнецов секрет таится,
они скупы и в жестах и в речах.
И отрешенно холодны их лица,
когда как пульс их молоты стучат.
Их легкие на первый взгляд движенья
под бесконечный и ритмичный стук
огромное скрывают напряженье
как клещи крепких и могучих рук.
Припев: В атомный век - мозоли,
и сладко спина болит,
и пот солонее соли,
но это - соль земли.
И вот громада молота упала,
и словно звезды на броне рубах.
Погасли искры жаркого металла
и вкус металла на сухих губах.
У самых главных на земле рабочих,
где и дела и воздух горячи,
расчет быть должен холоден и точен -
они куют орала и мечи.
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Посмотри кругом какая благодать!
Лишь только месяц землю осветит,
Буду я тебя на к-к-кухне ждать.
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Самый лучший выбрал я тебе букет.
В этом букете алые маки,
Но краснее твоих г-г-губок нет!
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Говорят, что я заика, ну и пусть!
Ну разве можно это заметить,
Если я об этом не з-з-заикнусь!
Как лица стариков безумны и жестоки.
какая горечь тлеет в розовых очах,
