Освобождение - Нина Ивановна Каверина

Вот и радость: в начале июня

щебет ласточек ловит мой слух.

Лето, лето звенит в этих струнах,

вьётся в сини небес птичий круг.

Прилетели! И лето запело,

заиграло, заплыло травой.

Отворились земные пределы —

катит валом зелёный прибой.

Не весенняя нежность и слабость —

всё могучею силой полно.

Кисть сирени к земле свою тяжесть

клонит — душных созвездий руно.

И листва не сквозит — облаками

тёмной зелени ввысь поднялась.

Зародилась и зреет над нами

тайна — лета заветная власть.

Юрких ласточек шёлковый шелест,

звон во ржи скрытых перепелов —

этой музыки знойную прелесть

будь готов слушать!

…Вечно готов.

Зной, жара. Где спрятаться —

крутится в уме.

Тень нашёл — нет разницы,

Что ж, терпи вдвойне.

Впрочем… Ты вставал хоть раз

в ранние часы?

Там прохлады про запас,

на траве — росы.

Задержался ль вечером,

как утихнет зной,

в тишине доверчивой

зорьки золотой?

Может, ночью раз озяб

у речной воды?

Освежился — и назад.

Мокрые следы.

Зной нас жарит только днём.

Спрячемся вдвоём.

Нашему молению

внял Морозко-дед.

В Северных владениях

где-то друг-сосед

Ветродуй.

— Гони к Москве

горы облаков.

Залежались в вышине,

сборщики паров.

И, откуда ни возьмись,

шквальный ураган.

Разродилась неба высь —

водяной таран

струй холодных и тугих

с плёткою ветров

рушил полусон больных

трав, кустов, дерёв.

— Благодарствуй, Ветродуй!

Только слишком не балуй.

Хмурь ушла, как будто сдули,

нет и бьющих жаром глаз.

Это рожица июля

в новый час.

Дни последние дарил он

тихую теплынь.

Мелким дождичком сорила

ночи синь.

Ты не сразу, друг постылый,

нас покинь.

На прилавках всюду клюква —

красные горошины.

Собирали чьи-то руки

ягодное крошево.

— Из каких краёв?

— Тверских.

— То-то больно крупная.

Там лесов, болот глухих!

Доля многотрудная,

кого кормят огород,

лес — места укромные,

где среди лесных пород

зреет снедь съедобная.

Кто её своей считает,

встанет рано, до зари.

Сапоги в росу ныряют,

врозь бормочут: раз, два, три.

А потом летают руки

вслед за ягодой лесной

иль болотной до разлуки

с лесом мокрою порой.

Всё про ягоды. А рыжик,

груздь упругий, боровик?

В день заветный их услышат

тётка Оля, Глеб-старик.

Среди них есть и Калиныч*

с земляникою в руке.

Он поэт в душе, хоть лично

вырос на Тверце-реке.

Этим летом местный житель,

по лесной тропе ходок,

заглянул в мою обитель

и малины приволок.

Дачный рай по осени ждёт-пождёт заботы

от меня, надеется, что не подведу.

Ночью уже настежь зимние ворота:

заморозки щёлкают, иней поутру.

Днём прогонит солнце все ночные страхи.

Сад стоит по пояс в золотой листве.

— Ты надень нам всё же белые рубахи

на стволы, надёжнее будет по весне.

— Принагни пониже нас, чтоб снежок засыпал, —

шепчет мне малина. Роз колючий ряд

зацепил, напомнил. Ну, денёчек выпал!

Кто ещё мне выдаст на труды наряд?

Всё. Замкну калитку. А на сердце тяжесть:

вдруг рассвирепеет зимушка-зима?

Остаются сирые. Как-то снег поляжет?

Долгий срок томит меня без вины вина.

Год плетётся к завершенью —

середина декабря.

Люди ходят хмурой тенью,

лёд ругают, тьму корят.

Так закончился бесславно

и ещё один денёк.

Глянь в окно: бесшумно, плавно

начал сыпаться снежок

не случайный, проходной —

гость надолго, гость ночной.

Утром вышла — где дороги?

Снеговая целина.

Рассердилась: жалко ноги.

Но горячая волна

радости накрыла душу.

Сеть березовых ветвей,

нет, пушистых снежных кружев

в слабом свете фонарей,

в синеве всех декабрей

упадает пеленою

впереди и надо мной,

вся обвита тишиною,

вся безмолвье и покой.

Разгребая снег, несу

бережно зимы красу.