Подарок
Закрутился на работе —
мне с подарком не успеть!..
Я себя
пошлю по почте
на Кутузовский проспект.
Нарисую адрес
тушью,
вид солидный
сохраню.
Размечтавшуюся душу
ненамного оценю.
На меня
наклеят марки, —
кончится авторитет.
В целлофановой бумаге
буду я всю ночь
хрустеть.
Грузовик вздохнет, умаясь…
Торопясь, как на пожар,
почтальон проверит адрес,
крикнет:
«Сидорыч,
сгружай!..»
И начнет меня ворочать,
над посылкой колдовать.
Проведет ногтем по строчке:
«Человек. Не кантовать…»
Почта
к сроку запоздала,
но пришла наверняка.
«Распишитесь…
Вам
подарок…
Так что с праздничком…
Пока…»
Ты в такое
не поверишь.
Соберется вся родня…
Почтальон
звонит у двери:
возвращает мне
меня.
Этот поезд
огромный и странный, —
закатал меня.
Закатал.
Он проходит
по землям и странам,
по минутам,
часам
и годам.
Он идет сквозь жару и прохладу.
В нем —
пижоны,
пижамы,
халаты,
молоко
и бутылки вина…
Ночь за окнами,
будто стена…
А в купейном —
от хохота тесно!
Молодится
строительный туз.
И смеется вовсю
поэтесса —
инженю
человеческих душ.
Так смеется она,
будто платит
за вино,
за веселье свое.
Будто сразу за смехом
заплачет,
и никто не утешит ее.
…Проводник
на Габена походит.
Пассажиры на станциях сходят.
Попросив для отчета
билет, —
сходят так,
будто сходят
на нет.
Убили парня
за здорово живешь.
За просто так.
Спокойно.
Как в игре…
И было это
не за тыщу верст
от города.
А рядом.
Во дворе.
Еще пылали окна…
Между тем
он так кричал,
прижав ладонь к груди,
как будто накричаться захотел
за долгое молчанье впереди…
Крик
жил отдельно!
Вырастал стеной.
Карабкался,
обрушивался с крыш.
Растерзанный,
отчаянный,
больной,
нечеловечески огромный
крик!
Он тек по трубам,
полз по этажам,
подвалы заполнял и чердаки.
Он ошалело тыкался в звонки!
Ломился в двери
и в замках визжал!..
И воздух был почти воспламенен.
И сигаретки
прыгали у рта:
«Вот если бы не вечером,
а днем…»
«Вот если бы на фронте, —
я б тогда…»
И все.
И только молний пересверк.
И все.
И не остановился
век…
Какое это чудо —
человек!
Какая
это
мерзость —
человек!
«Притворись большим и щедрым…»
Притворись
большим и щедрым,
полыхающим в ночи.
Будто ливень по ущельям,
по журналам грохочи.
Притворись родным,
родимым,
долгожданным,
как капель.
Притворись необходимым!
Притворился?..
А теперь
открывай окно пошире.
Отряхнись от шелухи.
Надо
собственною жизнью
доказать
свои стихи.
Баллада о том, как инки начали поклоняться солнцу
Солнцу молюсь,
солнцу молюсь,
солнцу!
Свету его,
силе его,
зо́ву,
звону луча,
яблока алому боку,
солнцу молюсь —
непобедимому богу!
Солнце в стебле
и в желтизне слитков…
Много богов было у нас —
инков.
Смертных страша
грозным своим видом,
в каждом углу
мрачно стоял идол…
Восемь недель
засуха жгла Куско.
Даже луна
стала светить тускло…
Жрец подошел,
был, как судьба, грозен:
– Дочку твою
боги к себе
просят… —
Взял он ее.
Крикнул:
– Молись,
ибо
слезы смешны,
если ты дочь инка! —
Трижды умыл,
трижды провел
лесом.
После
ножом
левый сосок срезал.
Сердце достал
и показал людям…
Я задрожал,
я застонал
лунем!
Слышал одно,
зная ее
муки, —
как над жрецом
жирно жужжат
мухи.
Чудилось мне:
просят еще
крови
боги дождя,
света,
зерна,
крова…
И, находясь
на берегу смерти,
я повелел
всех их собрать
вместе…
Солнце с утра
в бубен земли било.
Страшно глядеть
мне на богов было.
На истуканов
темных, как мгла,
хмурых,
каменных,
злых,
сытых,
больших,
мудрых.
Только терпеть
не было сил больше…
Я им сказал:
– Слушайте, вы,
боги!
Восемь недель
нету дождей в Куско.
Склады пусты.
И на полях пусто.
В Пуно давно дождь не идет.
В Ике…
Разве не все
отдали вам инки?!
Послано вам двести рабов.
Самых!
Вышла за вас
дочка моя
замуж.
Где же дожди?
Где же громов
гулы?..
Кровью живой
мазали вам
губы.
Можете есть.
Можете пить
знатно…
Как же узнать,
что вам еще надо?
Сына отдам,
славу отдам —
нате!..
Только одно,
боги мои,
знайте:
если с небес
не упадут
капли,
я вас тогда
приговорю
к казни!..
Так говорил им я.
Человек.
Инка.
А по богам
будто неслась
искра.
Боги огня,
боги дождя,
грома,
боги воды,
света,
зерна,
крова,
боги добра,
боги болот —
жабы,
рты распахнув,
прямо в лицо
ржали!..
Вынул я меч.
И показал
рубку!
Я их рубил так,
что сорвал руку!
Я их рубил —
темных, как мгла,
хмурых!
Я их рубил —
каменных,
злых,
мудрых!
Я затупил девять мечей.
Девять!
Это я знал.
Это умел делать.
Мне широко,
весело мне
было!..
Солнце
в тугой бубен земли било.
Я закричал:
– Дай твоего
сока!..
Нету
богов!
Есть только ты, —
солнце!
Я неспроста
бога в тебе
чую…
Видели все:
произошло чудо.
Без облаков,
с долгой жарой
споря,
дождь танцевал
в пыльном, как смерть,
поле!
Царствовал дождь!
Перебирал листья!
Бился,
гудел,
перебивал,
лился!
Спину мою
пронзали его иглы…
Солнцу с тех пор
молимся мы —
инки.
Пыль звездную
рассвет клюет по зернышку…
Не прячь лицо!
Его земле
яви!
Взойди на пышный трон
и здравствуй,
солнышко!
Своих детей
на жизнь благослови.
Расплавься,
растворись
в медовом воздухе.
Заставь сверкать
разболтанный ручей.
И всюду разбросай
густые ворохи
соломенных,
пронзительных лучей…
Молюсь и верю
ласковому пламени.
Стою над мокрой
жертвенной плитой.
Хочу,
чтоб мы в тебе,
как рыбы,
плавали,
чтоб стала вдруг прозрачною
ладонь.
Хочу,
чтоб ты вошло в сады напевные,
чтоб ты смолой застыло на коре,
чтоб ты толкалось —
доброе и спелое —
в оранжевой
шершавой кожуре…
Сияй,
светило!
На колени падаю,
кладу на камень серебро монист.
Пусть осенью
над сизой Урубамбою,
затвердевая,
шелестит маис.
Пусть
псы сторожевые перетявкиваются
и нюхают густую синеву.
Пускай мурлычет пума
и потягивается.
И рвет когтями
мятую траву…
Пусть я найду
все,
что в ночи потеряно,
внимая тихим голосам судьбы…
Пускай в лесных чащобах,
в пряной темени
стоят крутые
светлые столбы.
Пускай они сияют,
снизошедшие.
Пускай их стороной обходит зверь.
Пускай к ним прикоснутся
наши женщины
и нам к весне
подарят сыновей…
Грянь,
солнце,
грянь!
К тебе вершины ластятся.
Сейчас туманы обратятся в прах…
Смотри:
уже крестьяне
в пояс кланяются
на хлопковых
и рисовых полях…
Взойди на трон,
зерно благоуханное!..
В слезах мои ладони
и в крови…
Я – инка.
Я – твой раб.
Твое дыхание.
Клянусь тебе.
Молюсь тебе.
Живи!
