Перевод О. Савича
Мне снилось прошлой ночью: бог
кричит мне: «Бодрствуй и крепись!»
А дальше снилось: бог-то спит,
а я кричу ему: «Проснись!»
* * *
«Четыре вещи на свете…»
Перевод Б. Дубина
Четыре вещи на свете
для моря годятся мало:
якорь, штурвал и весла,
и страх налететь на скалы.
* * *
«Свет души! Божественный свет!..»
Перевод В. Столбова
Свет души! Божественный свет!..
Факел, солнце, столп огневой!
Мы на ощупь бредем во тьме,
а фонарь несем за спиной.
* * *
«Уже есть в Испании кто-то…»
Перевод В. Андреева
Уже есть в Испании кто-то,
кто хочет жить и жить начинает
меж двух Испаний. Одна из них умирает,
а у другой — душу сводит зевотой.
Дитя испанское, да охраняет
тебя господь в мирской суете.
Одна из этих двух Испаний
выстудит льдинкой сердце тебе.
Притча
Перевод В. Столбова
Коня картонного мальчик
ночью во сне увидал.
Утром проснулся мальчик,
а конь уже ускакал.
И снова коня лихого
увидел во сне малыш.
Схватил он его за гриву:
«Теперь ты не убежишь!»
С возгласом этим мальчик
проснулся утром чуть свет.
Глядит — кулаки его сжаты,
а гривы в руках его нет.
Крепко задумался мальчик
и понял, как ни был он мал,
конь ему только снился,
и больше он снов не видал.
С годами стал юношей мальчик —
и девушку полюбил.
«Ты вправду, или ты снишься?» —
любимую он спросил.
Состарившись, он подумал,
все сны, чего ни затронь.
Снился конек картонный,
снится и подлинный конь.
И смерть пришла к человеку.
«Быть может, и это сон?» —
сердце свое спросил он.
Кто знает, проснулся ли он?
Символ веры
Перевод Б. Дубина
Не море Бог, он — в море: змейкой лунной
отсвечивает он и проступает
ветрилом над лагуной;
он в море бодрствует и засыпает.
Создавший море, из морского лона
родится он, Творец единосущий,
своим созданьем сызнова рожденный,
живящий душу и душой живущий.
Тобою сотворен, тебя творю я
в себе, Создатель, — жизнь тебе даруя,
что ты мне дал. Так пусть же, не скудея,
поит мне сердце чистая криница
прощения. Да выжгут суховеи
тот ключ, где вера без любви мутится!
* * *
«Бог, какого себе рисуем…»
Перевод Б. Дубина
Бог, какого себе рисуем,
Бог, какого до гроба тащим,
Бог, какого всегда взыскуем
и какого ввек не обрящем.
Три бога или в трех лицах
единый Бог настоящий.
* * *
«Слышишь ли, мыслитель: гулко…»{70}
Перевод Ю. Петрова
Слышишь ли, мыслитель: гулко
вдаль летит пчелы жужжанье,
сок впивающей, как губка.
Тенью мир накрыв до края,
ты себя считаешь зрячим,
а летишь, лишь сумрак тени
с компасом своим сверяя.
И пока пчела пасется,
обращая соки солнца
в меда волшебство густое,
истины я извергаю,
имя их — я это знаю —
суета, ничто пустое.
Так, от моря к наставленью,
от него потом к сужденью,
от суждения к идее —
сколько счастья в этом деле!
Снова к морю возвращенье,
и опять круговращенье…
Мой шут
Перевод Ю. Петрова
Демон снов моих хохочет,
красные смеются губы,
острые смеются зубы,
и глаза — подобье ночи.
И, бросаясь в танец бурный,
шутовской, карикатурный,
пляшет, пляшет он, нескладный,
и громадный
горб дрожит. Он низок ростом,
с бородою, с брюхом толстым.
Почему смеется гаер
над бедой моей — не знаю,
но он жив лишь этой пляской,
беспричинной, залихватской…
Дону Франсиско Хинер де лос Риосу{71}
Перевод М. Квятковской
Когда отошел учитель,
мне сказало сиянье рассвета:
— Третий день от трудов отдыхает
Франсиско, мой брат прилежный! —
…Умер? Мы только знаем,
что ушел он дорогой светлой,
завещая нам: — Помяните
меня трудом и надеждой!
Прежде всего — будьте добрыми,
как я был: душою без зла.
Живите: жизнь продолжается.
Мертвые умирают, тень была и прошла.
Оставшийся примет бремя, ибо живому — живое.
Так пусть звенят наковальни и смолкнут колокола!
И к другому, чистейшему свету
ушел он, рассвета брат
и солнца рабочих будней —
жизнью праведной светел и свят.
Ах, друзья мои, унесите
его тело в родные горы,
где раскинула Гвадаррама{72}
голубые свои отроги!
Там, среди глубоких ущелий,
ветер в соснах поет высоких,
там, в тени векового дуба,
его сердце вкусит покоя
на земле, поросшей тимьяном,
где играют бабочки ранние —
где когда-то мечтал Учитель
о грядущем счастье Испании.
Из моего угла. Послание
Перевод Ю. Петрова
О, мой Асорин{73}, как зашел далеко ты —
сюда, от моря Улисса,
сюда, где великому дону Кихоту
привиделась тень Амадиса{74};
Ла Манча усыновила пришельца,
но, друг Асорин, хранишь ты
свою иберийскую душу и сердце
под жестким крахмалом манишки;
чуть-чуть вольнодумец, о Асорин мой,
противник доктрины плоской,
ты склонен к реакции из-за старинной
вражды с якобинской прической!
Идешь, об опасности не беспокоясь,
готовый к великим свершеньям,
и шпага, оттягивающая пояс,
святым полирована рвеньем.
Послушай: Испания выбирает
начало, восход, появленье!
Так что ж — задохнуться в зевающем крае?
Замерзнуть в оледененье?
Чтоб вновь искупленье не стало напрасным,
пора с огнем и оружьем
спешить навстречу рассветам красным,
навстречу крикам петушьим.
Молодая Испания
Перевод Инны Тыняновой
Было время безумья, было время обмана,
вся Испания в блестках, в чаду карнавала
не могла залечить свои тяжкие раны
и, больна и пьяна, в нищете умирала.
И, беременна мрачным предчувствием, билась
в этом страшном вчера, в нашей лжи и позоре,
а у нас голова от химер закружилась,
и молчало от бури усталое море.
Мы оставили в гавани челн наш убогий,
мы в открытое море стремительно плыли,
наш корабль — золотой, далеки нам дороги;
руль, и якорь, и парус мы в волнах утопили.
И тогда, поднимаясь сквозь сны и виденья —
сны минувшего века, что без славы увяли —
засветилась заря, и сквозь наше смятенье
свет божественной истины мы увидали.
Только каждый спешил по дороге измены,
и протягивал руки за праздной мечтою,
и, сверкая доспехами, думал надменно:
«Пусть сегодня прошло… будет завтра за мною».
Вот вчерашнее завтра, — сегодня живое…
Вся Испания в блестках, в тряпье карнавала
и, как прежде, пьяна, среди крика и воя
кровь из раны своей до конца допивала.
Так не медли же, юность, не жди и не сетуй,
если мужество служит тебе без отказа,
ты пойдешь, пробужденная, к новому свету,
что ясней, чем алмаз, и прозрачней алмаза.
На смерть Рубена Дарио{75}
