Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Была в стихе твоем скрыта гармония мирозданья.
Куда же ушел ты, Дарио, новых созвучий искать?
В саду Гесперид{76} садовник, жаворонок океана,
сердце, звездную музыку способное постигать.
Быть может, тебя Дионис увлек в подземное царство.
И ты возвратишься, розами снова украсив тимпан.
Или в опасном плаванье к берегу Эльдорадо{77},
к острову вечной юности ты ранен был, капитан.
Пусть же в кастильской речи твой след навсегда хранится,
всего испанского мира рыдайте сегодня сердца.
В своем золотом королевстве умер Рубен Дарио,
из-за морей пришла к нам весть о смерти певца.
Имя его мы выбьем на мраморе чистом и строгом,
а рядом флейту и лиру и надпись высечем там:
«Этих струн достойна коснуться только рука Аполлона,
никто кроме Пана не может поднести эту флейту к устам».

Он, донкихотствующий и нескладный,
дон Мигель, наш мощный баск,
примерил вычурные латы
и шлем — нелепый таз —
Ламанчца Доброго. И на своей химере
плетется дон Мигель, и шпорой золотой
безумье подгоняет — крепкий в вере,
неуязвимый клеветой.

Народу пастухов,
погонщиков, пройдох, ростовщиков
преподает он рыцарства уроки,
и земляков бездушная душа,
чей сон он будит, палицей круша,
проснется, может быть, наступят сроки…

Он хочет, чтобы всадник выбрал путь
и думал, прежде чем в седло усесться;
так новый Гамлет чувствует у сердца
клинок кинжала, холодящий грудь.

Живет в нем дух породы крепкой, здравой,
чьи мысли рвались прочь от очагов
к сокровищам заморских берегов.
Он после смерти встретится со славой.

Он — основатель, он душою всею
воззвал: — Есть бог! Испанский дух, вперед! —
Он добротой Лойолу{79} превзойдет.
В нем жив Христос, поправший фарисея.

Был месяц май, и ночь была
спокойная и голубая,
и полная луна плыла,
над кипарисами сияя.

Она зажгла фонтан огнями,
вода струею тонкой била
и всхлипывала временами,
и только воду слышно было.

Но донеслись до слуха трели
невидимого соловья,
и ветер дунул еле-еле,
сломалась тонкая струя.

Потом возник напев щемящий,
и сад его в себя вбирал:
за миртами, в зеленой чаще,
скрипач таинственный играл.

Любовь и молодость сплетали
в один напев тоску свою
и жаловались ветру, дали,
луне, воде и соловью.

«Фонтан — для сада, для фонтана —
одни несбыточные сны», —
пел скорбный голос из тумана,
и то была душа весны.

Но голос смолк, и смолк упрек.
Рука смычок остановила.
Печаль теперь одна бродила
по саду вдоль и поперек.
И только воду слышно было.

В патио — розы, в окне — решетка.
И ты за решеткой, красива, смугла.
Глаза тебе ночь синевой подвела.
Как птица в клетке, невесела,
кого ты ждешь у окна, красотка?

Между решеткой и розами ты
грезишь любовью устало?
Галантный разбойник
весь в черном и алом,
страсть, озаренная блеском кинжала,
твои занимают мечты.
Не встанет с гитарою подле окна
тот, кого ждешь ты. Ибо во тьме
сгибла Испания Мериме{81}.

Мимо окон твоих — тут ты выбрать вольна —
на партию виста к викарию
шагает нотариус,
спешит ростовщик к своему розарию.
Я, печальный, бреду, в седине голова,
но в сердце своем я скрываю льва.

Я иду по улице, красотка,
но и у меня есть свои розы,
свои розы и своя решетка.

Трактир на пути моем,
в трактире идет пирушка.
И ты разносишь пьянчужкам
стаканы с красным вином.

Предлагают тебе пьянчуги
свои мужские услуги,
но от их приставаний жалких
ты уходишь шагом весталки.

А другие в грусти и обиде
по алмазам глаз твоих вздыхают,
что глядят на них и их не видят.

По рукам твоим, что обнимают,
к сердцу жмут подносик оловянный,
на котором сгрудились стаканы.

Эй, хозяйка, глазом не коси.
Лучше мне стаканчик поднеси.

К порту несется поезд,
вдыхает воздух морской,
глотает морскую горечь,
а море еще за горой.

В порт мы с тобой приедем,
и ты увидишь сама, —
как перламутровый веер,
над морем блестит луна.

Ах, Сакан{82} японке
говорил одной:
там ты обмахнешься
белою луной,
белою луною,
синею волной.

Санлукар{83} и берег моря,
И летняя ночь темна,
и слышится чья-то песня:
«Пока не взошла луна…»

Пока не взошла луна
из горьких морских глубин,
два слова хочу сказать
тебе один на один.

О, санлукарский берег!..
Апельсиновые сады…
И одинокая песня
у кромки горькой воды.

И голосу вторит волна.
«Нас никто не увидит,
пока не взойдет луна».

На башни и крыши снаружи
луна серебро осыпала.
Внутри моя тень неуклюже
по белой стене скакала.
Вместе с луною далекой
тень постарела, поблекла.
Под этой луной оловянной
петь серенаду странно
о женщине, мне не милой,
о старости окаянной.
Закрой свой балкон, Люсила.

Тень за альковом разбухла —
обозначились горб и брюхо.
Напевает шут монотонно;
Идет шафранная борода
к серым щекам картонным!
Закрой балкон навсегда.

Под зацветающей сьеррой
море о камни дробится.
Пчелы летают — и в сотах
искрятся соли крупицы.

Черные волны, пенные клочья.
Запах жасмина и моря.
Малага ночью.

Ну вот и весна к нам явилась.
Кто знает: как это случилось?

Новой весны появленье
и ежевики цветущей
белое благословенье.

Тихой и ясной мартовской ночью
месяц взошел,
кругл и тяжел.
Он — точно соты, полные света,
в рое сверкающих пчел.

Кастильская луна.
И в песне между строк
утайка есть одна.
Лишь в доме все уснут —
я буду у окна.

Песню ветра поет счастливый
тополек, распушивший листья,
и глядящая в речку ива.

Бурый дуб, напоенный силой,
под пилою поет о жизни
и цветок, никому не милый.

Все в росе поют на рассвете:
яблонь — белые, абрикосов —
бледно-розовые соцветья.

И бобов в цветочных накрапах
уносимый рассветным ветром
зыбкий запах.

Фонтан под ветвями
акаций в цвету
на площади. Вечер
унял духоту.
И щелк соловьиный
в прохладной тиши.
Вот час сокровенный,
любимец души.

Таверны белизна
и странника жилье,
где тень моя видна.

Римские акведуки —
поется у нас в краю —
прочностью не превосходят
любовь мою и твою.

Поймешь любовных слов значенье,
когда от них отнимешь
немного преувеличенья.

В церкви Сан-Доминго
бьют в колокола.
Хоть меня безбожником
паства нарекла,
помолюсь… с тобою.
Набожность нашла!

Праздник, флейта с барабаном.
На зеленый луг
с посошком зеленым вышел
в хоровод пастух.

Чтобы с ней потанцевать,
я спустился с гор высоких,
в горы я вернусь опять.

На деревьях сада
дни и ночи напролет
соловей то солнцу,
то луне поет.

Он охрип, а все поет:
в этот сад за розой алой
девушка придет.

Каменный фонтан в дубраве
под листвой стоит густой,
и вода в кувшин струится,
а кувшин всегда пустой.

Лишь взойдет луна,
в ту дубраву тихо
проскользнет она.

С тобой мы в Валансадеро,
где праздник святого Хуана,
а завтра я в пампу отправлюсь
через простор океана.
Да сохранит меня бог,
чтобы вернуться я смог.

Завтра я стану памперо,
но сердце останется здесь,
у побережий Дуэро.

Пойте, девушки, хором,
ведя хоровод:
— Зелен луг, и апрель
поплясать к нам идет.
В молодом дубняке,
в лозняке возле вод
в башмачках серебристых
его видел народ.
Зелен луг, и апрель
поплясать к нам идет.