Воровка так была помята,
Что стала навсегда горбата.
Когда всевышний воротился,
Портной за печкою укрылся,
Но, сев на трон, заметил бог,
Что нет скамеечки для ног.
Спросил он ключаря святого,
И тот поведал про портного,
Который был виной всему,
И прочь велел идти ему.
Портной пред господом предстал
И вновь трястись от страха стал.
Он рассказал, как было дело:
«Богачка у вдовы хотела
Украсть тряпицу из белья.
Тогда и рассердился я,
В нее скамеечкой пустил
И тем за кражу отомстил.
Не мог сдержать я возмущенья,
За что теперь прошу прощенья».
Бог молвил: «Эх, портной, портной!
Скажи, а если бы с тобой,
Когда тащил ты у людей,
Я обходился б, как ты с ней?
В твоем бы доме сохраниться
Не довелось и черепице,
Не уцелело б кирпича,
Когда бы мстил я сгоряча.
Горбатым был бы ты, убогим,
Калекой был бы кривоногим,
На костылях бы ковылял, —
Немало ты наворовал.
Она же менее повинна,
За что ж ты так ее, дубина?»
Итак, здесь шванку окончанье.
Мы видим в нем иносказанье,
И черт, портной и страшный флаг
Должны быть поняты здесь так:
Рад каждый, коль пришла беда,
Стать праведником навсегда.
Но чуть беду стряхнет он с плеч,
Как вновь соблазны будут влечь.
А если бы порок такой
Вдруг обнаружил кто другой,
Уж он, пожалуй, раньше всех
Кричать бы стал, что это грех,
Хотя, коль в душу бы он сам
Взглянул себе, то, верно, там
Нашел немало бы такого,
Что осуждает у другого.
Ведь сам же втайне то творит,
О чем на людях говорит
Он осуждения слова.
Не лучше ль было бы сперва
Бревно из глаза самому
Извлечь, тогда бы и ему
Судить других. Тогда б он мог
В глазу у ближнего сучок
Заметить и, чтоб зло пресечь,
Помог бы и сучок извлечь.
Не столь уж хороши мы сами,
Чтоб укорять других грехами.
Без низкой злобы, право слово,
Нам надобно учить другого,
И лучше тот сумеет стать,
Что и хотел Ганс Сакс сказать.
МАТВЕЙ ОСТАТОК И ГОРОХОВОЕ ПОЛЕ
282
Жил во Франконии священник,
Служил в одной из деревенек.
Хитрец, пройдоха, плут, смутьян,
Морочить он умел крестьян.
Водилась вот за ним какая
Привычка: проповедь кончая,
Он заключал ее словами:
«Ну, чада! Мир господень с вами!
Внемлите, и пойдет все гладко —
В рай все войдете без остатка».
Так проповедь он завершал
И прихожан благословлял,
А после с кафедры спускался
И за обедню принимался.
В деревне той, в одной из хаток
Жил мужичок Матвей Остаток.
Он пентюх был и дурачина.
Всегда его брала кручина,
Что поп селянам рай сулит,
А он, Остаток, позабыт.
К попу направился чудак
И с перепугу начал так:
«Вы мне уж растолкуйте, отче,
Чем грешен я. Нет, право, мочи,
Что я, да еще в воскресенье,
Лишаюсь райского спасенья».
Поп молвил: «Что это за бредни?»
Остаток молвил: «До обедни
Как проповедь вы говорите,
Так всем мирянам рай сулите,
Всему приходу — только мне,
Остатку, и гореть в огне.
Уж очень это мне обидно,
Да и перед народом стыдно».
Приметил поп, что глуп мужик,
И отвечает в тот же миг:
«Матвей! Смекни-ка! Дело плохо!
Осьмину целую гороха
Из прихожан мне каждый дал,
Чтоб всем им рай я обещал,
Но без тебя. Вот в чем причина».
Матвей, домой отправясь чинно,
С осьминою к попу вернулся.
Тот втихомолку усмехнулся,
Сказав: «Теперь и ты, Матвей,
Не хуже остальных людей».
Остаток слушал в воскресенье
Всю проповедь без огорченья,
Раз поп сказал: «Внемлите, чада,
И будет вам в раю награда,
Там и Остатку с вами быть!»
Но разве плутню утаить?
В харчевне поп проговорился,
Как он, дурачась, поживился
Горохом, что Матвей принес,
И хохотали все до слез.
Остатка за живое взяло,
И передумал он немало,
Какую б месть попу наметить,
На плутню плутней же ответить.
Он целый пост провел говея.
Каким грехам быть у Матвея!
На исповеди же признался,
Что он постом яиц нажрался.
Для виду осердился поп,
Помысля: «Экий остолоп!
Задам-ка жару я ему
И куш за исповедь возьму».
И рек: «Вероотступник ты!
Наглец! Ты яйца жрешь в посты!
Так и гореть тебе в огне,
Зане ты служишь Сатане!
Ведь в яйцах плоть и кровь, проклятый!
Из них выводятся цыплята».
Матвей в ответ: «Я их сварил.
Мне невдомек, какой же был
В том грех, коль не видать, ей-ей,
В яйце ни мяса, ни костей».
Промолвил поп: «Ступай-ка в Рим
За милостью грехам твоим!»
Остаток молвил: «Отче, каюсь!
От мзды за грех не отрекаюсь,
Чтоб в Рим не ездить, видит бог!»
Смекнул он сразу про подвох.
А поп и молвит: «Несть прощенья
Сему греху, но отпущенье
Я дал бы, коль по доброй воле
Засеешь мне горохом поле».
Матвей сказал: «Ну, что ж такого!
Все будет к завтрему готово».
Поп отпустил Матвею грех,
Насилу сдерживая смех.
Чуть свет Матвей Остаток встал,
В котел гороху накидал
И на огонь котел поставил,
Решив, что ладно дело справил.
Сварил. Потом в телегу сев,
К попу уехал на посев.
Засеял поле. Поп глядел,
Как тот работал и пыхтел
Без передышки. Поп смеялся.
Матвей же втайне ухмылялся:
«Смех у тебя, поди, пройдет,
Когда два месяца пройдет».
Вернулись под вечер домой,
А после пасхи, той порой,
Как светлый месяц май пришел,
Горох на поле не взошел.
Поля у прочих зеленели.
«Да что ж такое, в самом деле?» —
Подумал поп да и решил,
Что он, конечно, согрешил
Тем, что Матвея обманул
И здорово его надул,
Уговорив засеять поле
Задаром и по доброй воле.
Коль вовсе не взошел горох,
Так, стало быть, разгневан бог.
И мужичонке поп сказал:
«А сколько бы с меня ты взял
За то, что мне засеял поле?»
Матвей ответствовал: «Не боле,
Чем все берут — ну, сотен пять».
Чтобы Матвею долг отдать,
По сумам и пошарил поп
Пока те сотен пять наскреб!
«Бери! Прогневался господь,
И в поле нечего полоть
Из-за того, что мне без платы
Работал с самого утра ты.
Бери же деньги без зазренья,
Чтоб мне простилось прегрешенье
И чтобы с моего угодья
Снялось проклятие бесплодья».
В мошну те деньги поскорей
Пихнув, захохотал Матвей:
«Поймите, отче, дела суть:
И хитрость можно обмануть.
Про вашу я смекнул мороку
И думал: «Дай мне только сроку
Попомнишь! Вышел случай мне!
Горох сварил я на огне,
Как было надо, но не боле,
И разбросал на вашем поле.
Ну, думаю, раз кровь и плоть
В яйце вареном, то господь
Их дал, поди, гороху тоже:
Ведь яйца на горох похожи!
И чем бы в поле было плохо
Расти вареному гороху?
Вот так вам мужичонка серый
Воздал за меру той же мерой».
«И вправду, — поп ему в ответ, —
Плутов на свете честных нет.
Что ж! Ты воздал мне поделом».
И с тем Матвей вернулся в дом.
За труд и за осьмину он
Вот так и был вознагражден.
Кто по лукавости своей
Горазд надуть простых людей,
Над ними и глумясь притом,
Ему ж и будет поделом,
Ему же в дурнях и остаться.
Раз любишь, говорят, кататься,
Люби и саночки возить!
Так повелось, и, стало быть,
Не запретил бы и сам бог
Платить подвохом за подвох.
А коль по дружбе подкузьмят
И только пошутить хотят,
Серчать не надобно и злиться
На шутки в баснях не годится.
Пусть басня позабавит вас!
Таков вам Ганса Сакса сказ.
ВРАГ ДОЧКАМ
283
Жил в Шваце284 много лет назад
Старик, который был богат.
Ему на копях повезло.
Другим они разор и зло.
У богача наследник был,
Которого он оженил
На девице на городской,
Что отличалась красотой,
Была богатой, нравом кроткой
Да круглою к тому ж сироткой.
Сыграли свадьбу шибко пышно,
А там, глядишь, и стало слышно,
Что молодая понесла.
Вот радость-то родне была!
Когда ж у молодушки в срок
Дочь родилась, а не сынок,
Муж разворчался так, что страсть!
И ну жену хулить и клясть.
Ему милей бы, дескать, сын,
Чтоб имя знатное и чин
Отцов в удел ему достался
И чтобы род их продолжался.
Вот отчего был рассержен
На дочь и мать молодожен.
Ведь был богаче он именьем,
Чем нравом или разуменьем.
И четверть года не прошла,
Как снова женка понесла.
А как и муж о том дознался,
Так страшной клятвой ей поклялся:
Коль дочь она родит опять,
Так и в живых ей не бывать.
Жена не в шутку затужила,
Уж больно боязно ей было!
Она и мужнин норов знала
И как бесился он, бывало.
