стоять у окна,
Пить за мир, за свободу, за труд,
Тут-то бабы к тебе и придут.
А задача — не просто поддать,
А эстетику, стиль соблюдать.
Саня спросит: «А дальше-то что?»
А сперва помаленьку, по сто
Я им нежно так, тихо налью
И задумку исполню свою.
«Кто вы есть? — я скажу. — Высший класс!
Золотой наш ресурс и запас.
Люди, личности — вот кто вы есть,
Наша гордость, и слава, и честь!»
Как форель в глубине горных рек,
В каждой бабе живет человек,
И душа, как весенний восход,
В каждой бабе звенит и поет.
Ты, конечно, Санек, возразишь,
Что бывает, как серая мышь,
И восход над рекой, и апрель,
И что баба — она не форель,
Что я в тему, в нюансы не вник.
Я скажу: «Ты чего — уставник?»
Ветер вольный им, как ни крути,
Помогает не сбиться с пути.
Светофор, пучеглазый, как краб,
Освещает дорогу для баб.
И гляди-ка ты, сам Зодиак
Им мерцает в ночи, как маяк.
Да и я для Глафир и Марусь
Быть источником света стремлюсь.
…Я с повидлом купил пирожок.
Я свечу у окошка зажег,
Чтобы знала любая мадам:
Здесь закуску дают и «Агдам».
В этом вот и задумка моя —
Баб понять, то бишь суть бытия.
Я философ, романтик, эстет.
Есть любовь, ничего больше нет!
Где ты, Ева, я здесь, твой Адам!
Я в стакан наливаю «Агдам»,
Бабам делать добро — мой конек.
Ноу-хау такое, Санек…
1996
«У меня не гаснет свет в окне…»
У меня не гаснет свет в окне,
Ну-ка, девки, шагом марш ко мне!
Все нормально — рюмок шум в ушах,
Водка в ведрах, самогон в ковшах!
Я расставил лапы,
Сильный, вроде дуба я,
Приходите, бабы,
Толстые и глупые!
Лесом в мою хату
Вам тропа прямая,
Меньше трех обхватов
Я не принимаю!
Эй, худые, я ваш главный враг,
Я кнутом вас загоню в овраг,
Я на все село заржу, как конь!
Развернись, душа, играй, гармонь!
Песни и припевки,
Пронесу по улице,
Что ж вы, мои девки,
Тощие, как курицы?!
У избы у каждой,
На любом углу пою:
«Бабу жду и жажду,
Толстую и глупую!»
Я ищу зазнобу по плечу,
Необъятное объять хочу!
Эй, Господь, спустись с небес в наш край,
И подругу мне по нраву дай!
Хворую хотя бы,
Страшную, беззубую,
Но живую бабу,
Толстую и глупую!
Местным не по нраву я,
Злой я, вроде волка,
Вон идут костлявые,
Где моя двустволка?
Все сюда, любые —
Вежливые, грубые,
Только чтобы были
Толстые и глупые!
Чтоб капусту ели,
Чтоб не знали грамоты,
Где вы, неужели
Вымерли, как мамонты?
Шагом марш, девчата,
В мою хату с краю!
Меньше трех обхватов,
Я не принимаю!
1984
У него вагон деньжищ.
Он пятнадцать лет назад
Из «хрущевки», из Мытищ
Переехал на Арбат.
Вдоль по улице пустой
Он в ночной несется мгле,
В кашемировом пальто,
В серебристом «Шевроле».
Эх, далек родной причал,
Эх, на сердце хмарь и муть,
Он по дому заскучал,
Он в Мытищи держит путь.
Пешеходы — врассыпную, как цыплята,
И дощатые заборы — вкривь и вкось.
Катька курит на балконе. Эх, ребята!
Он до смерти с нею жить хотел когда-то,
Да чего-то не сложилось, не срослось.
Катька шепчет: «Ну, дела!
Ишь, ты, весел, полон сил,
Я сто лет тебя ждала,
Ты сто лет не приходил».
Он сигналит ей: «Пора!»,
Семенит вдоль серых стен,
Он не хрен теперь с бугра,
А известный бизнесмен.
Было дело, выпивал,
Ни в одном теперь глазу:
«Я в Париж тебя на бал,
В Монте-Карло увезу!
Будем кофий пить в отдельном кабинете,
На Луну смотреть, на звездный небосклон
И с министрами финансов на фуршете
Прохлаждаться среди мраморных колонн!»
Он и сам теперь на вид
Типа графа, короля —
Перстень золотом блестит,
Цепь на шее, как петля.
Катька машет: «Ну-ка, спой
Про цветущую сирень,
Где он, юный голос твой,
Где он, чубчик набекрень?»
Он копытом пол скребет,
Вместо песни — хрип в груди,
Он руками руль трясет,
Он сигналит: «Выходи!»
Звук клаксона — словно хохот лягушачий,
И тоска вокруг такая, хоть кричи,
Тополь гнется на ветру, и старой клячей
Тихо тащится трамвай пустой в ночи.
На асфальт летит листва,
Он мотает головой,
Все мотивы, все слова
Он забыл, хоть плачь, хоть вой!
Катька гасит абажур:
«Ехал мимо — дальше едь,
Если нету куражу
Под гитару песни петь»
