Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Младенцы, пареньки, приятели зверей,
Когда, чертя на тротуаре мелом,
Смеетесь, кто б посмел при вас шепнуть: резня!
Но уж стоит она, как ведьма над младенцем,
Иродиада с тазом крови, с полотенцем,
Провидя вашу смерть и сполохи огня
И слыша смертный крик в дыму осатанелом.

А там вас бросят в братскую могилу
Под барабанный бой комков земли,
Чтоб вы не встали и не испугали
Тех, что на стол, как пешек, вас бросали
И на восток в вагонах повезли.

И я штандартов шелест слышу снова,
Поет петух в распахнутую ночь,
В стеклянной зимней мгле поет, пророча.
Из далей, не заледеневших в слове.

Поверишь ли ты мне?
Так я писал на стеклах в белом инее,
который таял при моем дыхании.
Слились дыханья наши и ладони,
одни раскрыты нам цвета и линии.
Мы, как от пламени, белы с тобой от времени.
Тогда шел снег и были стекла в белом инее,
шел дождь, литье деревьев было синее,
была приказом власть твоя мне сонная.
А ты ресницами так прикрывала веки,
что под дождем, под низким этим небом
вдаль уходили вымокшие ветки
(в том парке, что сводил нас в тишине).
Я крался вдоль стены (был плющ на той стене),
как будто нес я некую скульптуру
(я нес умершую во мне).
Ты обняла меня холодными руками,
и все перевернулось вверх ногами,
и стал я подниматься над землею
(над темной от недавнего дождя).
И ты теперь несешь меня, который умер
для женщин тех, что не были тобою
и чьи глаза с упавшим этим небом
все вспоминают обо мне во мне.

Однажды все уходит в равнодушные дали:
и то, что мы свершили, и то, что загадали,
первое прощенье, последнее прощанье,
дерево от тени, вода от стакана,
солнце от дерева, и лес от пола,
и та, что повинна, и та, что невинна —
грядущее (прошедшего другая половина),
как грошик, на ладони лежащий, слепя,
самим же собой и закрывает себя.

Так силой поверни его! Да будет свет!
Здесь птица, крылатое наречье свободы,
и та — лишь невольница грамматики пространств.
Из сада доносится ко мне ее пенье,
но сердце ее — это ветра дуновенье,
а ветер, превращающий в одно мгновенье
маслину в шелестящие страницы инкунабул,
он мог бы рассказать нам…
Но какую из фабул
выберет он, посланник пространств?

Свистящего рта его здесь не хватает,
и птицы, осмеявшей беспомощность речи,
холодного и жаркого дыханья земли.
В конце концов и атомы плотны не столь уж,
чтобы не вытекла из них, обреченно
скользя по листу,
слезинка вещей.

Все, кто молил об оружье в отчаянье,
Следя свою тень на стене каземата,
Все, кто молчал угрюмым молчаньем,
Безоружные, глядели в дула автоматов,

Все, кого долго руина давила,
В тоске, неразмыканной, как замок ржавеющий,
Сжимают винтовки, как руки товарищей,
Видят, как войско встает из могилы,

Или плачут от радости. А слезами такими,
Счастьем таким воскресить можно павших.
Но артиллерия крушит и пашет,
И высота постигается в дыме.

Там, где из-под синих снеговых полей
Смотрят могилы открытыми глазами —
Кончился бой. Зона без дерев и знамений.
Вторжение в дым мотобатарей.

Все на Запад! Небо свободно дышит.
С каждым днем все шире просторы, а ночью
Танковые армии грохочут.
Тот, кто верит в землю, тот историю пишет.

Пускай иные книжки пишут. Право,
пусть слава их гремит, как колокол стозвонный,
я книжек не пишу, и ни к чему мне слава,
привет, Мадонна.

Не для меня спокойных книг свеченье,
и солнце, и весна, и луг благовонный,
для меня — дождливая ночь, и ветер, и опьяненье,
привет, Мадонна.

Одни были до меня, другие придут позже,
ведь жизнь бесконечна, а смерть бездонна.
И все это со сном безумца схоже,
привет, Мадонна.

Это ты вся в калужницах желтых, святая,
в цветах моего детства — тиха и бессонна,
я веночек сплетаю, грязь росою смываю,
привет, Мадонна.

Не презирай венок поэта — лоботряса, а может, и трус,
которого знают редакторы и слуги закона,
ведь ты моя мать, и возлюбленная, и муза,
привет, Мадонна.

Когда пришли лихие дни
и сгинули солдаты,
на небо строем пошли они,
солдаты с Вестерплятте.

(А в том году было чудесное лето.)

И пели так: — Для нас пустяк,
что ранены сегодня,
зато легко, чеканя шаг,
идти в луга господни.

(А на земле в том году была уйма вереску для букетов.)

Стояли в Гданьске мы стеной,
покуда не были смяты,
теперь восходим в мир иной,
солдаты с Вестерплятте.

И тот, кто взор и слух напряг,
услышит отдаленно
в высоких тучах мерный шаг
Морского батальона.

А мы поем: — Превыше туч
живем, на солнце греясь,
пойдем гулять средь райских кущ,
ломая райский вереск.

Но если будет в дни зимы
земля тоской объята,
опять придем в Варшаву мы,
солдаты с Вестерплятте.

Любимая, доброй ночи,
глаза твои сон смежает,
стена моей одиночки
тень твою вспоминает.

Единственная на свете,
ну как твое славить имя?
Была ты водою летней,
была рукавичкой зимней.

Была ты счастьем весенним,
летним, зимним, осенним —
скажи ты мне доброй ночи,
пока не ушла к сновиденьям.

За что мне досталось все это —
жил как в преддверье рая?..
Ты — свет моего света
и песнь моя путевая.

За стеной две гитары,
заиграли, запели.
А одна — трень да трень,
а другая — дон-дон,
та запела про Вислу,
а другая — про Волгу,
и похожи гитары,
как ладонь на ладонь.

За стеной две гитары
разом заговорили,
эта славила Вавель,
та вела о Кремле,
та — о красном и белом,
а другая — о красном,
эта пела о Польше,
та — о русской земле.

Эх, распелись гитары,
потекли через бреги
дисканта — про березу,
баритоны — про клен,
что Адам с Александром,
что «Фарис» и «Онегин»,
та же самая тайна,
тех же струн перезвон.

Говорили гитары,
а в углу, в колыбели,
спал ребенок, а в печке
огонек подпевал.
Двое в темной беседке
о колечке шептались.
Светлый месяц на небе
тихо носом клевал.

Заглавие это фальшиво —
мертвые к нам взывают:
«Мы не уснем спокойно,
доколе не кончатся войны.
Доколе не спим в тревоге —
нас Ахерон не примет,
ибо не кончились войны,
пройдено лишь полдороги.
Ночь нам всегда поможет.
Коль месяц ваш мозг затуманит,
из-под земли, как рыбы,
всплываем, ибо нас манит
в дома заплывать, в совесть,
в самую боль, в самый корень;
и смерть шумит высоко,
как лес, как ветер, как море.
Мы с вас одеяло стянем:
что же вы дома сидите!
В глаза вам, братья, плюнем,
если вы нас предадите.
Если вы нас недостойны
и страх допустили в души —
не будете жить спокойно,
мор ваших детей задушит.
Слушайте, европейцы,
слушайте голос Варшавы:
места нет колебаньям,
жизни нет для слабых.
Лавры — смелых венчают.
Битвы за мир — суровы.
Видите — землю качает!
Это — погибших зовы.
Мы, мертвецы, — с вами,
за вас, живые, и с вами
Сталинград и Варшава
светят, как звезды ночами.

Нам не нужно симфоний,
реквиема и кадила,
для этого нынче не время, —
живому отдайте силы.
Скоро весть о счастье
вспыхнет над вашей планетой.
Мертвым — Великий Реквием,
живым — Великий Отдых».