Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Заглавие это фальшиво —
мертвые к нам взывают:
«Мы не уснем спокойно,
доколе не кончатся войны.
Доколе не спим в тревоге —
нас Ахерон не примет,
ибо не кончились войны,
пройдено лишь полдороги.
Ночь нам всегда поможет.
Коль месяц ваш мозг затуманит,
из-под земли, как рыбы,
всплываем, ибо нас манит
в дома заплывать, в совесть,
в самую боль, в самый корень;
и смерть шумит высоко,
как лес, как ветер, как море.
Мы с вас одеяло стянем:
что же вы дома сидите!
В глаза вам, братья, плюнем,
если вы нас предадите.
Если вы нас недостойны
и страх допустили в души —
не будете жить спокойно,
мор ваших детей задушит.
Слушайте, европейцы,
слушайте голос Варшавы:
места нет колебаньям,
жизни нет для слабых.
Лавры — смелых венчают.
Битвы за мир — суровы.
Видите — землю качает!
Это — погибших зовы.
Мы, мертвецы, — с вами,
за вас, живые, и с вами
Сталинград и Варшава
светят, как звезды ночами.

Нам не нужно симфоний,
реквиема и кадила,
для этого нынче не время, —
живому отдайте силы.
Скоро весть о счастье
вспыхнет над вашей планетой.
Мертвым — Великий Реквием,
живым — Великий Отдых».

Ты солнце в лютню мою вдохнул,
и не тебе ли
обязан младенец, что тихо заснул
в своей колыбели.

Это в твоих животворных лучах
земля зеленеет,
молодожены мебель влачат,
и всюду теплеет.

Студенты благодаря тебе
зубрят науки,
и так уверены в судьбе
и дед и внуки.

Ты покровитель библиотек,
наук любитель,
но также и старушек всех
ты покровитель.

Ты то, чем каждый день живут, —
талант и труд.
Враги твоих олив листву —
не оборвут.

С тобою будем до конца
мы.
Тебе верны наши сердца,
МИР.

По случаю воскресенья
шло их десятка четыре.
Один вздохнул внезапно,
другие на месте застыли.

Их восхитило что-то.
Луна осветила небо.
И в небо уставились, точно
сорока уставилась в ребус.

Луна — ведь их стихия,
восходы, заходы, все это.
Поэты, они такие.

Эх, поэты, поэты.

Все семейство выехало в Гаген.
Я один во всем огромном доме,
меряю шагами галереи.

Мне забавны — отблеск позолоты,
пеликаны те резной работы,
облака, что мчатся в эмпиреи,

Как люблю я тучи! И хмурый свет в округе.
Словно крепости. Или мои большие фуги.
Хорошо, когда нас оставляют в покое,
когда мы с Музыкою — двое.
Словно лес осенний горит в шандале злаченом.

Сегодня пасхальный вечер. Звон откликается звонам.

О, нынче весело сердцу!
В старых шкатулках старые письма,
листья, засушенные когда-то!
Как славно перебирать давнишние думы.
О, праздничный час, серебристые шумы!
Золотые столпы вдохновенья! Кантаты!

В бархат зеленый одет,
шатаюсь по этим залам,
шагами лестницы беспокою.

О, еще до вечера времени пропасть,
чтобы мурлыкать, напевать, чтобы топать,
чтобы течь заколдованной рекою.

Темные, как ночь, портреты приветливы в залах,
посмотришь издали — они в тенях, как в покрывалах.
Забавно, что кто-то меня называет «мастер»,
говорят: в кантатах моих я небу диктую законы.
Как жаль, что с моим дроздом они совсем незнакомы,
ах, что это за дрозд — свистать он великий мастер!
Я многим обязан ему. И вам, облака и воды.
Тебе, теченье реки. Всем полным звукам Природы.

Гляньте на эти затейливые рисунки,
на эти кресла, где спинка резная,
на эти все золоченые штуки,
на клетки, где поющие попугаи,
на облака, летящие, как феллуки
под ветрами южного края.
Все здесь память, все напоминанье
обо мне, об Иоганне Себастьяне.

Говорят, что я стар. Как древние реки.
Что время из рук моих утекает навеки.
Да, много его утекло без пользы, я знаю.
Но, дьявол, пусть это так! Пускай велики утраты!
Еще, черт подери, существуют мои кантаты.
И не время меня — а я его доконаю!

Вот вернется семейство. Будет вечер пасхальный.
Отразятся дочери в глуби зеркальной.
И гости нагрянут — они у нас не редки.
Закусят они, выпьют степенно.
И ударит в струну пастушок с гобелена.
А потом будет ночь. Я скроюсь в беседке.

Ведь лучше всех скрипок моих,
на которых играл я в Веймаре,
и всех жемчугов, что хранил я в футляре,
чем фуги сынов моих, чем мечты и виденья, —
этот миг великого отдохновенья,

этот миг, когда видишь сквозь ветки и купы
небывалый, огромный, неистовый купол —
ВЕСЕННЕЕ ЗВЕЗДНОЕ НЕБО!

— Скажи, как меня ты любишь?
— Скажу сейчас…
— Ну?
— Люблю я тебя и на солнце. И при свечах.
Люблю, когда берет наденешь или шляпу. Или платок.
Люблю тебя и в концерте. И на перекрестке дорог.
В сирени. В малиннике. В кленах. В березовой чаще.
Люблю тебя спящей. Люблю работящей.
И когда ты яйцо разбиваешь так мило.
И даже когда ты ложечку уронила.
В такси. В лимузине. Вблизи. В дальней дали.
Люблю тебя и в конце улицы. И в начале.
И когда ты на карусели. И когда ты идешь пешком.
И когда ты расчесываешь волосы гребешком.
В море. В горах. В калошах. Босую.
Нынче. Вчера и завтра. И днем и ночью люблю я.
И когда ласточки прилетают весной.
— А летом как меня любишь?
— Как летний зной!
— А осенью, когда капризы, и всякие штучки, и тучки на горизонте?
— Люблю, даже когда ты теряешь зонтик!
— А зимой, когда снег серебрист на оконной раме?
— О! Зимой я люблю тебя, как веселое пламя.
Быть у сердца люблю твоего. Близко. Рядом.
А за окнами — снег. И вороны под снегопадом.

Кочевал я по странам,
по морям, океанам,
всех земель мне милее
по праву

та, что ночью приснится,
тихо тронет ресницы —
и, как в детстве, ты вскрикнешь:
Варшава!

Подмигнут нам, приятель,
звезды на Марьенштате,
лист в аллеях закружится
ржавый,

с Вислы ласковый ветер
пролетит — и навеки
ты пленен красотою
Варшавы.

Вот наш город, — взгляни ты, —
щит в бою не пробитый,
озаренный лучами
и славой.

К ней летят наши мысли,
сердце тянется к Висле,
сердце рвется к тебе —
Варшава!

Мы движемся, неудержимы, как завтрашний день,
нас тысячи тысяч, мы мир привлекаем к ответу.
Нам, славным, простым и разумным, неведома лень!
Мы движемся к свету!

Мы грудью раздвинем дома городских площадей,
не будет насилья, и самое слово забудут,
не будет на свете ни каст, ни границ, ни царей,
и строить кресты, и орудья, и плахи не будут.

Нам силу свою приходилось обидой кормить,
и солнце, взойдя, заходило кровавым пожаром.
Вот ясное утро — ну что ж, нам пора поспешить
и вышибить двери небес беспощадным ударом.