В. КОПАЛИНУ
На муромской дорожке
Стоял огромный вяз.
Поехал В. Копалин
С гитарой на Кавказ.
Сидит на перевале
Копалин мой родной,
Качает над Сванетией
Окованной ногой.
Сидел я на Донгузе
И вниз глядел с тоской,
Но солнечной Сванетии
Не видел под собой.
Там дождик лил из бочки,
А может, из ведра,
Как будто над Сванетией
Не небо, а дыра.
Я тама простудился,
Теперь хожу больной.
Поможем на лечение
Копейкой трудовой!
Как-то раз у стен Целинограда
Ранним утром в дождик проливной
Появилась радиобригада
На предмет участья в посевной.
Дороги длинные, края целинные,
Куда свели нас разные пути.
Без вин, без курева, житья культурного —
Зачем наврал, Янчевский, — отпусти!
По степи мы долго колбасили,
Нас загнали в дальний перегон,
А потом попарно поместили
В плюшевый колчаковский вагон.
Пути далекие, купе высокие,
Куда свели нас разные пути.
Без вин, без курева, житья культурного —
Возьми вагон, Янчевский, — отпусти!
Здесь теперь целинная столица,
Здесь течет, шумит Ишим-река.
Говорят, что местные девицы
Здесь легко клюют на Черняка.
Края далекие, поля широкие,
Куда свели нас разные пути.
Без вин, без курева, житья культурного —
Зачем забрал, Янчевский, — отпусти!
И дождавшись этого участья
Не во сне, а прямо наяву,
Трактористы ахали от счастья,
Комбайнеры падали в траву.
Края далекие, поля широкие,
Куда свели нас разные пути.
Без вин, без курева, житья культурного —
Зачем забрал, Янчевский, — отпусти!
«Мы по полке без веревки, но с Арканом…»
Мы по полке без веревки, но с Арканом —
Но не с тем, которым ловят скакунов, —
Ковыряемся меж солнцем и туманом,
Как шпионы в гэдээровском кино.
Мы по полке без веревки, но с Арканом.
Скалолазанье рассудку вопреки.
А кругом стоят вершины-великаны,
Словно старые стоят большевики.
Мы без полки, без веревки, но с Арканом
Возвращаемся в хороший город Ош,
Ходим там по кабакам энд ресторанам,
Ну а в Оше все, что хочешь, ты найдешь.
А маманя мечет баночку икорочки,
Да не всем гостям дает, а по выбору:
Этот парень, говорит, нашей Лорочки,
Агуджаву достает ей и Визберга.
Ну, тут гости все ко мне обращаются,
Будто я им Бышовец или Зыкина.
Ну а Лорка под столом все щипается,
Мол, завязывай налево позыркивать.
А я сверлю сквозь телевизор взором,
И мысль моя ясна, как бирюза:
Пора хватать подшивку «Кругозора»
И оторвись, куда глядят глаза…
Иди ко мне, любовь моя,
Иди, красотка недотрога.
Теперь посмотрим — ты и я, —
Что в нас от черта, что от Бога.
Твой муж, я слышал, очень строг,
И в нашем деле он — новатор.
Он только гладит, что и смог,
Как говорится — гладиатор.
Когда в долине грянет бой,
Ты знай, что мы стоим, не ноем,
Хоть и с разбитой головой,
Но, слава Богу, не с пустою.
Это школа,
Школа Коберидзе,
Школа Коберидзе,
Вам говорят.
Чтобы не «напидзе»,
Не «опохмелидзе»,
Это «не годидзе»,
Вам говорят.
Миша, Миша,
Миша Калатозов,
Отснимите дубель,
Вам говорят,
Ведь за этот дубель
Платят большой рубель
В итальянских лирах,
Вам говорят.
Питер, Питер,
Амо мольте выпить,
Амо мольте выпить,
Вам говорят.
К вам, начаелита,
Выпить асидити,
Чао дольче вита,
Вам говорят.
Это школа,
Школа Коберидзе,
Школа Коберидзе,
Вам говорят.
Чтобы не «напидзе»,
Не «опохмелидзе»,
Это «не годидзе»,
Вам говорят.
«Нажми, механик, тормоз наконец…»
Нажми, механик, тормоз наконец:
Нам била зад студеная волна.
Слезайте, граждане, приехали, конец —
Гора Чегет, кафе «Луна».
Кафе «Луна» и «чайники» вокруг,
Слетают шлемы прямо в пропастя,
А горнолыжники приюта не найдут —
Опорожняют емкостя.
И, костылем по палубе стуча,
Идет хозяйка этих дивных мест,
На желтой лыжине танцует ча-ча-ча
И рыбий жир пьет, как «Самтрест».
Пройдет апрель, настанет месяц май,
Ты снимешь гипс, наденешь «эпокси»,
Но ты смотри, вторую ногу не ломай:
По целику уж Боже упаси!
Потом сюда придет Жан-Клод Килли,
Пойдет на Шхельду в снеговую пыль.
Но только ты его за это не пили —
Ведь это он ходил годиль.
Приэльбрусский луна
Выходил в свой квадрант,
Выходил на Чегет
Молодой диссертант.
На Чегет выходил
И на Накра глядел,
А на Накра Аркан
Со стаканом сидел.
Не стерпел диссертант,
Нацепил «фишера»
И, как демон, полез
На безвинный гора.
А за ним, как дурак,
Увязался и я.
Для здоровья — никак,
А долгов — до фига.
На склоны снежные все собираются,
Подъемник тронется, Шарап останется.
Стена Донгузская, хребты высокие,
А лыжи узкие, зады широкие.
Ты у подъемника стоишь в эластике,
И контролерам ты все строишь глазики.
Ну что с девчоночкой на трассе станется?
Подъемник тронется, билет останется.
Начнет выпытывать кафе курящее
Про мою технику, столь не блестящую, —
Навру с три короба, пусть удивляются:
Кто обучал меня — их не касается.
Откроет душу мне спортсмен с лампасами,
Как одиноко жить — ему в пампасы бы.
Уйдет на трассу он и не оглянется,
Подъемник тронется — нога останется.
Это школа, школа Рокотяна,
Школа Рокотяна, вам говорят.
Поворот налево, поворот направо,
Две дуги и снова, вам говорят.
Вима, Вима, Вима на «ямахе»,
Не крутите задом, вам говорят, —
Это не технично, не гигиенично
И не симпатично, вам говорят.
Боря Левин подорвал лавину,
Подорвал лавину, вам говорят,
Чтобы шла лавина, будто бы дрезина,
Но не к магазину, вам говорят.
Марья, Марья, не хватайте палку,
Не хватайте палку, вам говорят.
Это вам не прачка, это не трепачка
И не водокачка, вам говорят.
Не ходите в школу, в школу Рокотяна,
В школу Рокотяна, вам говорят.
Даже до «Иткола» не доедет школа
Без протокола, вам говорят.
Ах, Гордин, Игорь Гордин —
Чегетское дитя,
Наверное, на орден
Потянет, не шутя,
А орден тот за спуски
По белым простыням
Снегов, где каждый мускул
Стоит, как у коня.
Что пьет он и что ест он,
Ложится прямо в стих,
Зато бывает к месту
Он третьим на троих.
Он пропил три ракеты,
Сожрал один омлет
И вот опохмеляться
Приехал на Чегет.
А тут как раз рожденье,
А тут как раз пурга,
Ну как же нам не выпить,
Когда метут снега,
Когда видать по морде —
Ты можешь пить и есть,
Когда такие люди
В стране советской есть
(Как Игорь Гордин!).
