Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Как будто бы обидевшись на берег,
от берега
отходит океан.
Отлив…
           Песок прочнеет и грубеет.
И выплывают,
                   словно на экран,
в остатках пены —
                         банки из-под сока,
обрывок сети,
скользкая доска,
стеклянный шар,
раскосая красотка
на потемневшей крышке сундучка.
Монета, —
будто чье-то подаянье.
Пластмассовый индеец на арбе…

Постой!
И это
       было
             в океане?!
Все это
океан
носил в себе?!
И выкинул?
               И вспоминать не хочет?
И задавать вопросы не велит?..

Ага-а-а!
Попался, старый барахольщик!
Великий?
Ты не так уж и велик!
Во мне ведь тоже – всякое.
Любое.
Про что у нас воспитанно молчат.
Теперь сравниться я могу с тобой!
Хоть в слабости.
Хоть в этих мелочах.
Хоть в чем-нибудь.
Хоть в самом окаянном!..

Я вдруг переиначил
жизнь
свою.
Уже судьей
               стою над океаном.
Красиво и рассерженно стою.
Мне хорошо.
Я – в гневе.
Я караю.
Я —
как всесильный бог —
                              нетерпелив…

Что океану!
Океан —
             бескраен.
Он занят.
Начинается
               прилив.

Рыбу легче
               жарить,
чем искать…

Океан зажал нас,
как в тисках.
Он о рыбьем боге
нас
пытал…
Говорил мне
                 Боря —
капитан:
«Как меня ломало!
Аж до дна…
Океан мне – мама.
И жена.
Кормит он и поит.
Бьет в корму…
Говорят,
           что – подвиг.
Как – кому.
Не тушуйся,
                если
жжет с тоски…

Я пошел —
               как в песню —
в рыбаки.
Я ее,
      родную,
допою!
Хриплую, чудную,
но —
свою…
Надо, чтоб законный
выпал фарт…
С удочкой —
                 спокойней.
Это факт!
Дело не во вкусах:
кто – чего…
Но у нас под Курском
щуки —
           во!
Во какие щуки —
страшный рост!..»

Распахнул он руки,
пальцы —
врозь.
Чтоб любимой темой
нас
пронять.
Или
      захотел он
мир обнять…

Клетчатый от чаек
и сетей,
океан качает
пятый день!
Океан ужалить
норовит…

Рыбу легче
               жарить,
чем ловить.

Ты пока что напрыгайся,
                                 Зея.
Скалы вымой.
Кедрач остуди.
Через эту протяжную землю
горделиво и крупно
лети.
Птиц
       уверенным плеском напутствуй.
Ширься.
Брызги метни в облака.
Ты пока что поцарствуй!
                                 Побуйствуй!..
Только все это, Зея,
                          пока.

Потому что рассчитана доля
для тебя,
            шебутная вода.

Человечество здесь —
молодое.
Человечество здесь —
навсегда.
Человечество строит плотину.
Так,
что шелесты зейских глубин
превращаются —
                       необратимо! —
в ослепительный шорох
турбин.
Будет яростным он до озноба.
Будет выверен он и воспет…

Все подсолнухи
                     шара земного
повернутся
на этот свет!

Горбуша
в сентябре
              идет метать икру…
Трепещут плавники,
                           как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда,
      где родилась.
К единственной
                     воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней
                        дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
как из мешка – горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля,
                       как брага на пиру,
горбуша
в сентябре
              идет метать икру…

Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше —
                 по камням.
На брюхе —
                 через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора,
                      настал ее черед…

Здесь —
           даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть,
                                чем ниткою – в иглу…

Горбуша
в сентябре
              идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле…

Я буду кочевать
                    по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.
Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями
             ощутив
                       последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь
                    сотру…

Горбуша
в сентябре
              идет метать икру.

У берега живут мальки.
Их, как в арбузе —
                         семечек.
Как замшелое бревно,
щука дремлет в темноте…
Все больше средь моих друзей
                                         непьющих
                                                       да лысеющих.
Мы еще, наверно,
                        те.
А, в общем-то,
совсем не те.
Куда-то все торопимся,
                              чего-то все опаздываем.
То от суеты бежим,
то боимся
             тишины.
Мы не стремились в пастухи.
Останемся подпасками.
Чтобы —
             нечего терять.
Кроме жизни.
И жены…
А мимо нас плывет река,
                                 пустая и бессонная.
Возле правого плеча
стоит корявая ольха.
Сейчас мы исповедуем
                              такую философию:
помолчим.
Да подождем,
                  пока не сварится уха.
Пока в упор не поглядит
                                 плотва зрачками белыми.
Перец в черном котелке
кружит,
сердце веселя…

Считайте нас, пожалуйста,
                                   наивными и бедными.
Ибо нам принадлежат
только
         небо и земля!..

И пусть в груди, под паспортом,
                                           немножечко покалывает.
Мы сидим,
оцепенев, у добродушного огня…

Цветная стрелка компаса
                                 по-прежнему показывает
ни на север,
ни на юг.
А на тебя
            и на меня.

Тунгусская загадка
разгадана давно!
Протестовать —
                      забавно.
А в сущности —
смешно.
К чему такие
                 страхи?
Сенсации —
                 на миг…
Пришельцы?
Это враки!
Пришельцы —
                    это миф…

Но я
знаком с пришельцем.
Давно дружу я с ним.
Но я
знаком с пришельцем.
И даже не с одним.
В моем бессонном сердце
шеренги их имен —
товарищи пришельцы
из будущих
               времен…

И яростный,
                и ясный, —
сквозь дым военных лет, —
в глазах
          Космодемьянской
струится звездный свет…
От сахалинских чаек
до самого Кремля
Гагарина
           встречает
вздохнувшая Земля…

Блестят ножи,
                  ощерясь.
В подъезде —
пьяный рык.
А он идет —
                 пришелец —
один.
На четверых.
Не для смешного жеста
(с дубинкою —
                    на танк!),
а просто
у пришельца
решает совесть
                    так…
Пришельцам —
как награда —
доверье к их плечу.
Для них понятье
                       «надо»
главнее,
          чем
«хочу».
Рокочет время трубно.
Колышутся огни…

Пришельцы —
                    там, где трудно.
Где страшно —
там они…
Позировать не любят.
Планету волокут.
Железно верят людям.
И никогда не лгут.
Я знаю их надежность.
Я видел их дома́.
Я принял
             убежденность
безбрежного ума…
Шагают без скафандров
и роботов чудных…

И гибнут
            от инфарктов.
Не звездных.
А земных.

Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
друг —
          один
и враг —
            один…
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
мама.
Сколько нужно ей —
                             жила…
Человеку надо мало:
после грома —
                    тишину.
Голубой клочок тумана.
Жизнь —
             одну.
И смерть —
                одну.
Утром свежую газету —
с Человечеством родство.
И всего одну планету:
Землю!
Только и всего.
И —
       межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности, —
                          немного.
Это, в общем-то, —
                          пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал.

Человеку
            мало
                  надо.
Лишь бы кто-то дома
ждал.