С улыбкой созерцаю – и спокоен.
Здесь, на бесплодных склонах
Огромного вулкана,
Везувия-убийцы –
Где ни деревьев, ни иных цветов –
Ты разбросал соцветия свои,
Благоуханный дрок, цветок пустыни.
Среди безлюдных улиц
Столицы древней, что когда-то смертным
Царицей мира мнилась,
В мысль о веках минувших погружен,
Я прежде замечал тебя. И ныне
Встречаю снова. Ты – насельник давний
Печальных этих мест, о древней славе
Молчащих. Эти склоны,
Что пеплом и окаменевшей лавой
Покрыты как броней,
Где гулки все шаги, где свившись в кольца,
Дремлет змея и кролик
Дрожит в своей пещерке под землей –
Когда-то были пашнями, звенели
Колосьями и оглашались томным
Мычаньем стад. Тенистые сады
Вкруг пышных вилл пестрели
И странников в свою манили сень,
И города соревновались в славе –
Как вдруг дыханьем огненным вулкан
Надменный, словно молнией, в момент
Их ввергнул в прах со всеми, кто дерзнул
Там жить. С тех пор руины
Кругом – на них ты вырос, милый цвет,
И в память той беды и в утешенье
Пустыне сей твой тонкий аромат
Восходит к небу. Вот бы заглянул
Сюда один из тех, что восхвалять
Привыкли человеческий удел:
Так
добрая природа
С венцом творенья обошлась – так просто
Ей было – словно повести плечом –
Отчасти сокрушить его и после,
Чуть большее усилье приложив,
Стереть с лица земли.
Где зрим еще ясней,
Как судьбы человечества прекрасны,
Как путь его чем дальше, тем светлей?
Взгляни, здесь отражение твое,
Век глупый и спесивый,
Что, возрожденной мысли
Пути покинув, обратился вспять
И рачьим шагом склонен
Гордиться, возомнив его победным
Движением вперед, пускай другие –
Ведь ты отец им, что ни говори –
Хвалу тебе возносят, презирая
В душе. Не уподоблюсь им, открыто
Всё выскажу, хоть знаю: тот, кто с веком
Враждует, им отвержен и забыт.
Что мне с того? Смеюсь – и ты не слишком
Среди столетий будешь знаменит.
Сам о свободе грезишь, сам же мысль,
Как некогда, простой служанкой видишь.
Как будто не она
Нас вывела из варварства, не с нею
Растем, мужаем, крепнем…
Как мысль тебе претит,
Что мы не боги и перед природой
Малы и жалки! С истиною горькой
Воюешь и любого,
Готов клеймить, кто согласился с ней.
Зато тобой любим
Кто и себя мороча и другого,
Безумен иль коварен,
Кичится человечеством своим.
Придет ли в голову тому, кто хил
И беден, но по счастью сохранил
Ум и достоинство, хвалиться силой,
Богатством, чином, славой;
Походкой величавой
Ходить пред ближними? Он, не стыдясь,
Все говорит, как есть, и неподсуден
Пред миром и собой. Какая честь
В том, чтоб, родившись в муках и страданья
Всю жизнь терпя, кричать,
Что награжден судьбой,
И, ложь бессмысленную поверяя
Бумаге, небывалые расцветы
Пророчить тем, кого могучий вал
Взволнованного моря,
Иль дуновенье воздуха больного,
Иль недр земных восстанье –
В миг истребят, едва ли сохранив
И малое о них воспоминанье?
Тот благороден сердцем,
Кто смертными очами
В лицо судьбе, одной для всех живых,
Взглянуть не побоится
И честно скажет: достоянье наше
Короткий век и рок;
Тот, что силен в страданье
И им велик, и ненависть людей
Не ставит им в вину,
Виновницу же зла
В той видит, что рожденье нам дала,
Но невзлюбила. Лишь ее врагиней
Зовет и знает: с ней
Бороться люди призваны от века
И потому тесней
Им на земле сплотиться надлежит.
И, всех живущих на земле любя,
Он в бедах и напастях
Любому помощь предложить спешит
И сам не постыдится
Ее в свой час от ближнего принять,
А на обиды тем же отвечать,
Вражду приумножая,
Безумьем счел бы. Кто на поле боя
В виду атаки близкой затевает
С соратниками распри, меч подняв
Против своих?
Когда простая мысль,
Когда-то очевидная, дойдет
До большинства людей, и древний ужас
Пред злой природой, побуждавший смертных
Объединяться, станет непреложным
И зрелым знаньем, – распри
Прейдут, и справедливость
И узы милосердья на земле
Не на пустом и выспреннем мечтанье
Уже держаться будут – на ином,
Не шатком основанье.
Порой на этих склонах
Покинутых, что в темное одеты
Потоками, застывшими волнисто,
Сижу средь ночи. Вижу как над долом
Печальным в ясной синеве пылают
Звезды, в далеком отражаясь море –
Весь мир тогда их быстрых полон искр.
Мерцающие точки, но огромны –
И точка перед ними вся земля,
И море, и мы все, что на земле
Почти ничто, они и знать не знают
О нас; и дальше эти
Скопления, что перьями тумана
Отсюда кажутся: и человек,
И шар земной, и мириады наших
Звезд, с нашим солнцем, им иль не видны
Иль дымом видятся таким же. Глядя
На них, с чем мне сравнить
Тебя, о человек? Здесь на руинах
Твой жалкий жребий вспомню и как мнишь
Себя венцом творенья, господином
Всего, что в мире есть, как любишь ты
Хвалиться тем, что боги,
Творители вселенной нисходили
К песчинке сей, что среди нас землей
Зовется, чтоб с тобою говорить;
Как, возвращаясь к грезам
Отвергнутым, высокомерный век
Вновь норовит судить
Того, чья мысль трезва…
Что думать мне? И чувства и слова
Какие посетят?
Чем дальше обольщаться?
Не знаю плакать мне или смеяться.
Как где-то яблоко, упавши с ветки
(Ничто как осень поздняя и зрелость
Тому виной) уютные жилища
Народа муравьиного, все лето
Усердно возводимые, и с ними
Всё что в каморках тех припасено, –
В миг разорит, раздавит,
Лишь вмятину оставит на земле, –
Так, сверху вдруг обрушась,
Извергнутые чревом
Гудящим – пепел, камни,
Огонь и тьма, потоки
Кипящие расплавленной руды,
По склонам этим мчась,
Враз обратили в прах
И города, которым
Подножьем ласковым служило море,
И обитателей, и их труды.
Травою скудной склон
Порос – коза пасется. На другом
Поверх поверженных горой жестокой
Воздвиглись стены новые – и тоже
Как будто попираемы пятой
Ее. Не более чем к муравьям
Благоволит природа
К людскому племени. А если всё же
Они страдают чаще,
То только потому что плодовитей.
Нас меньше на планете,
Чем этой мелкоты в одной лишь чаще.
Столетий восемнадцать
Прошло с тех пор, как огненная сила
Три города со всем их населеньем
Смела с лица земли. Бедняк-крестьянин,
Обхаживая чахлый виноградник,
Что средь камней и пепла
Поднялся чудом, смотрит по привычке
На грозную вершину, что доныне
Нрав не смирила и грозит бедою
Ему и чадам, крову
Их ветхому. И ночью
Под зыбким небом не смыкая глаз
На крыше хижины своей опять
Он мается без сна, приляжет только
И тут же вскакивает – проверять
Как движется по склону
Кремнистому поток, что из утробы
Горы огнем извергся, озарив
Уснувший было Капри,
Неаполь, Мерджеллину, весь залив.
Коль близко подойдет, иль вдруг в колодце
Начнет бурлить и закипать вода,
Тут ждать нельзя – жену, детишек будит
И, что-то из пожиток прихватив,
Бежит. И вот уж издали глядит,
Как дом его, несчастное гнездо,
С клочком земли – спасеньем
От голода – становится добычей
Змеи гремучей, что уже настигла,
Чтоб всё пожрав, потом окаменеть
На долгие века.
Вот из забвенья древнего выходит
На белый свет Помпея,
Как тот скелет, что долго ждал, пока
Корысть иль любопытство
Его не удосужились поднять.
И с площади пустынной –
Среди колонн щербатых
Остановившись – созерцает странник
Двойную гору, что опять дымится,
Грозя погибшим стенам;
И средь ночи, что страшных тайн полна,
По гулким циркам, оскверненным храмам,
Среди домов разрушенных, где мыши
Летучие ютятся –
Зловещим факелом гуляет отблеск
Огня смертельного и всю округу
Кроваво озаряет.
Так – к людям равнодушна, и к векам,
Прошедшим и грядущим, к поколеньям,
Сменяющим друг друга, –
Всегда юна природа
И, продолжая бесконечный путь,
Словно стоит на месте.
Меж тем проходят царства, и народы,
