Рассветная роза
Тает старая морозная луна.
Агония за агонией, покой праха,
Да ворон беседует с каменистым горизонтом.
Одинокий крик ворона, морщинистый,
Словно рот старухи,
Когда веки закончились,
А холмы продолжаются.
Крик
Без слов,
Словно жалоба новорождённого
На стальных весах.
Словно глухой выстрел и отзвук
Среди хвои, в дождливых сумерках.
Или внезапно упавшая, тяжело павшая
Звезда крови на толстом листе.
Одинокий Ворон создал богов, чтобы с ними играть —
Но горный бог вырвался на свободу,
И Ворон свалился с горной гряды,
Рядом с которой так сильно поник.
Речной бог изъял реки
Из его жизнетворных жидкостей.
Бог за богом — и каждый лишал его
Места для жизни и жизненных сил.
Обессиленный Ворон, хромая, осмотрел остатки.
От него остался лишь он сам, свёрнутая шея.
Мозг его никак не мог понять, кто же он.
Так последний из оставшихся в живых
Скитался в бессмертном величии
Более одиноким, чем когда-либо.
Ворон следовал за Улиссом, пока тот не превратился
В червяка, которого Ворон съел.
Сцепившись с двумя змеями Геракла,
Он по ошибке задушил Деяниру.
Золото, выплавленное из Гераклова пепла,
Стало электродом в мозгу Ворона.
Выпив кровь Беовульфа и обернувшись его шкурой,
Ворон причастился полтергейстом из старых прудов.
Крылья его — твёрдый переплёт его единственной книги,
Сам он — единственная страница из твёрдых чернил.
Так вперился он в трясину прошлого,
Как цыган в кристалл будущего,
Как леопард в тучную землю.
Родившись в шуме древнейшего леса,
Она прошла сквозь облака третьим светом
И пронзила кожу земли
Она окружила землю
Словно поднятый лук
Разрезающей волны подлодки
Касаясь ив, задевая верхушки вязов
Ожидая удобного случая
Но люди подготовились
И встретили её
Улыбками из-под козырьков, зеркалами рикошетов
Улыбками, срывавшими кости
И улыбками, убегавшими с кровью во рту
И улыбками, оставлявшими яд в укромном месте
Или скрючившимися
Прикрывая отход
Но улыбка была столь огромна, что обошла всех
Столь мала, что проскользнула между атомами
Так что сталь отворилась со скрипом
Как выжатый кролик, кожи будто и не было
А мостовые и воздух и свет
Сдерживали бьющую кровь
Не лучше бумажного пакета
Люди бегали перевязанные
И мир стал сквозящей прорехой
Всё творение
Превратилось в разбитую протёкшую трубку
А тут ещё глаз несчастливца
Пронзённый под самой бровью
Расширяющийся от тьмы позади
Что становилась всё шире, темнее
Словно душа бездействовала
И в тот самый миг прибыла улыбка
И толпа, пытаясь поймать отблеск души человеческой
Обнажённой до пределов стыда,
Встретила эту улыбку
Что проросла сквозь выдранные корни
Касаясь губ, меняя глаза
И на мгновение
Залечивая всё
Прежде чем умчаться через всю землю.
Взявший солнце в одну руку, лист в другую —
Проскочившая искра сожгла его имя.
Тогда он взял лавандовый мешочек с предками под одну руку
А вертлявую собаку под другую —
Мелькнувшая искра мгновенно расплавила его взгляд на вещи
И оставила чёрную дырку на месте его чувства времени.
Тогда он взял битву при Сомме в одну руку
А таблетку снотворного в другую —
Возгоревшаяся искра взорвала клапаны его смеха.
Тогда он взял череп убитого человеком коня в одну руку
И счастливый коренной зуб малыша в другую —
Ударившая искра выжгла его сентиментальность.
Тогда он опёрся рукой на могильный камень
Держа в другой весёлого роджера —
Грянувшая искра укрыла его Игуаной.
Тогда он оставил в одной руке полевую мышь
А другой ухватил Относительность —
Пробившая искра выдолбила его словарный запас.
Тогда одной рукой он поймал девичий смех — всё что было —
Другой — семилетний медовый месяц — всё что помнил —
Пронёсшаяся искра закоксовала его гонады.
Тогда в одну руку он взял притворившегося мёртвым паука
А другой дотянулся до библии —
Громовая искра выбелила ему виски.
Тогда он взял первый чих новорождённого в одну руку
А смертный холод в другую
И позволил искре сжечь себя в пепел.
Так улыбка, какую даже Леонардо
Не смог бы себе представить,
Растаяла в воздухе, оставив груды смеха,
Воплей, благоразумия, неосторожности и прочего.
Ворон был настолько чернее
Лунной тени,
Что на нём были звёзды.
Он был чернее
Любого негра,
Как негритянский зрачок.
И даже, подобно солнцу,
Чернее
Любой слепоты.
Когда пациент, пылающий от боли,
Внезапно бледнеет,
Ворон издаёт звук, подозрительно похожий на смех.
Видя, как ночной город на синем горбу горизонта
Трясёт свой бубен,
Он хохочет до слёз.
Вспоминая раскрашенные маски и лопающиеся шарики
Умерших от укола,
Он беспомощно катается по земле.
И видит он вдали свою ногу и задыхается и
Держится за ноющие бока —
Мучения почти невыносимы.
Один его глаз тонет в черепе, мелкий как шпилька,
Другой открывает огромное блюдо зрачков,
Височные вены раздуваются, каждая с голову месячного младенца,
Пятки раздваиваются спереди,
Губы поднимаются над скулами, сердце и печень взмывают к горлу,
Кровь хлещет фонтаном из темечка —
Так в этом мире не бывает.
(С приклеенным на место выпученным лицом
Подключёнными к глазницам глазами мертвеца
Ввинченным под рёбра сердцем мертвеца
Пришитыми обратно разодранными кишками
Накрытыми стальным кожухом разбитыми мозгами)
Он делает шаг вперёд,
ещё шаг,
ещё шаг —
Когда Богу осточертел человек,
И Он обратил свои взоры к Небу,
А человеку осточертел Бог,
И он обратил свои взоры к Еве,
Казалось, что всё разваливается.
Но Ворон Ворон
Ворон сколотил всё заново,
Прибил Небеса к земле —
И человек закричал голосом Бога.
А из Бога потекла человечья кровь.
Затем точка сборки Неба и земли треснула,
Стала вонять гангреной —
Подобный ужас не искупить.
Человек не мог быть человеком, а Бог — Богом.
И каркнул: "Это моё Творение",
Размахивая собой как чёрным флагом.
Жил-был человек,
Что никак не мог избавиться от матери,
Словно был её главной колотушкой.
И долбил он её и рубил он её
Числами, уравнениями и законами,
Что изобрёл он и нарёк истиной.
Он расследовал, предъявил обвинение
И наказал её, как Толстой,
Запрещая, вопя, проклиная,
Кидаясь на неё с ножом,
Уничтожая её отвращением,
Бульдозерами и моющими средствами,
Конфискациями и центральным отоплением,
Винтовками, виски и скучными снами.
Со всеми детьми на руках, рыдая как призрак,
Она умерла.
Его голова отлетела как лист.
