Ворон на берегу
Слыша взрывы гальки, видя, как она скачет,
Ворон прикусил язык.
Видя, как пена морская громоздится горой,
Ворон потуже завернулся в гусиную кожу.
Чуя, как брызги от морских кореньев тают на загривке,
Ворон вцепился пальцами в мокрые камешки.
Когда запах китовой берлоги, омут последней молитвы краба
Пробуравил его ноздри,
До него дошло, что он на земле.
Он понял, что ухватил
Мимолётную часть
Оглушительных криков и конвульсий моря.
Понял, что стал лишним свидетелем, что никому не нужны
Ни понимание его, ни помощь —
Предельного усилия мозга в его крошечном черепе
Хватило лишь на то, чтоб удивиться морю:
От чего может быть так больно?
Жил-был человек, и был он сильнейшим
Из сильных.
Он скрежетал зубами словно скалами.
Хотя его тело стремилось наружу как поток со скалы
Вливаясь дымом в глубокую глотку
Он прибил там себя гвоздями из ничего
Все женщины в мире не могли его сдвинуть
Они приходили с искаженными камнем ртами
Они приходили и солили своими слезами его раны от гвоздей
Лишь добавляя горечь
К его напряжению
Он бросил ради них свою улыбку свою гримасу
На глядящем вверх лице тела лежащего лицом вниз
Неприступный как мертвец
Его сандалии не могли его сдвинуть они высовывали язычки
И гнили там где он крепился
Все мужчины в мире не могли его сдвинуть
Они надвигались на него своими тенями и тихими звуками
Их доводы приносили облегчение
Словно цветы вереска
Его пояс не выдержал осады — он лопнул
И упал разорванным
Он ухмыльнулся
Хор маленьких детишек пришёл чтобы сдвинуть его
Но он глянул на них уголками глаз
Поверх своей ухмылки
И они навсегда утратили смелость
Дубовые леса приходили и уходили на крыле ястреба
Горы вздымались и опадали
Он лежал распятый во всей своей силе
На земле
Ухмыляясь солнцу
Сквозь щёлочки глаз
И луне
И всем атрибутам рая
Сквозь швы лица своего
Струнами губ своих
Ухмыляясь сквозь атомы и распад их
Ухмыляясь в черноту
В звенящее ничто
Сквозь кости зубов
Порой с закрытыми глазами
В бесчувственном испытании силы.
С бинтами и бальзамирующим мёдом наперевес
Мумии штурмовали его изодранные внутренности.
Его скрутило, вырвало пустотой —
Он улетел.
Могильный камень упал ему на ногу
И пустил корни —
Он прокусил кость и убежал.
Водяная нимфа в долине счастья
Заплела ему мозги примулой, шиповником,
Затянув его рот во влажный перегной —
С воем он оставил ей добычу.
И бежал он, подгоняем звуками шагов, эхом
И часами на запястье,
Одноногий, робкий, безмозглый, не Ворон, а тряпка —
Так Смерть ему поставила подножку
И подвесила, хихикая, едва живого.
И часы его убежали вперёд в облаке праха.
Ворон висел на единственном когте — исправленный.
Пристально глядя в зеркало зла Ворон увидел
Дымку цивилизаций башни сады
Битвы он протёр стекло но появились
Дымки небоскрёбов паутины городов
Стекло запотело он протёр его появились
Болотные заросли папоротников расползавшиеся в дымке
Сочащийся паук он протёр стекло мельком
Увидел знакомое ухмыляющееся лицо
Но ничего хорошего дышал он слишком тяжко
И слишком горячо а в космосе так холодно
И появились дымчатые балерины
Горящие заливы висячие сады зловещая картина
Жуткая религиозная ошибка
Когда коричневый земляной змей возник
Из родильного атома
С обвившимся вокруг двойником
Поднимая длинную шею
Уравновешивая бесплодный и каменный взгляд —
Сфинкс окончательного факта —
И ворочая на сдвоенном огненном языке
Слоги шуршания сфер,
Бог скорчил гримасу, лист в печи
И колени мужчины и женщины расплавились, они рухнули
С оплавленными шейными мышцами, стукнулись лбами о землю
Брызнули слёзы
Они шептали "Твоя воля — наш мир".
А Ворон всё смотрел.
Затем сделал пару шагов вперёд,
Схватил создание за обвисший затылок,
Вышиб из него мозги — и съел.
Ворон обращается к прессе
Он не нуждался ни в сравнениях с землёй ни в чём подобном
Разрекламированном пуще моющих средств
Ему не требовались даже слова
Прилюдно крутящие длинными хвостами
С их распутными восклицаниями
Он хотел петь предельно чисто
Но на горле его припарковался бак
А глотку его протянули меж пальцами римского императора
Словно шею коноплянки
Пока Кинг-Конг лично
Держал его кровеносную систему словно гарроту
А магнаты проигрывали его гланды в клубах сигарного дыма
Он задрожал всем существом он так обнажился
Когда он коснулся её груди ему стало больно
Он просто хотел петь для её души
Но Манхэттен тяготил ему веки
Он взглянул в уголок её глаз
Язык его петлял отравленным устьем
Он прикоснулся к уголку её улыбки
Голос его дрожал медленным лондонским жерновом
Поднимая грязную дымку,
её очертанья поблекли.
Ворон чует, как у него едет крыша,
И каждое перо становится окаменевшим убийством.
Кто это всё убил?
Живущих мертвецов, все нервы до корней, всю кровь его,
Пока он весь не почернел?
Как улететь ему от собственного оперенья?
И почему все перья поселились вдруг на нём?
Он что — архив их обвинений?
Их призрачная цель, тоска о мести?
Их непрощённый пленник?
Его тюрьма — земля. Одетый в приговор,
Пытаясь вспомнить все свои злодейства,
Машины сталкиваются, извергая багаж и детей
Смеясь
Пароход опрокидывается и тонет под звуки салюта будто каскадёр
Смеясь
Ныряющий самолёт завершает пике ударом
Смеясь
Руки-ноги летают туда-сюда
Смеясь
Измождённая маска на кровати вновь находит свои мучения
Смеясь, смеясь
Метеорит
С исключительным невезением падает на плоскодонку
Глаза и уши связаны
Сложены в воздухе
Завёрнуты в ковёр, в обои, привязаны к настольной лампе
Лишь зубы ещё работают
И сердце танцует в открытой пещере
Беспомощно вися на нитках смеха
Пока никелированные монетки слёз со стуком пролетают в двери
И вопли наполнены страхом
И кости
Сбегают от пытки, ожидающей плоть
Немного проходят, шатаясь, и падают у всех на виду
Лишь смех всё бродит рядом в башмаках сороконожки
Всё бегает вдоль гусеничной нитки
И валится на матрас ногами кверху
Хоть это так по-человечески
Но вот ему хватит — хватит!
Усталый, он медленно садится
И медленно начинает застёгиваться,
С длинными паузами,
Как тот, за кем пришла полиция.
