Эдуард Асадов - Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)

В стихах моих есть и грибы, и капуста,
Есть бабы, частушки и плуг в борозде.
А мне говорят: – Ну, а где же искусство? –
А мне говорят: – А поэзия где?

Поэзия где? А поди угадай-ка,
Но я ее выжму, в кадушке найду.
Возьму-ка я в руки сейчас балалайку
И, плачьте не плачьте, от вас не уйду!

Я милке принес из-под Вологды кошку,
Мол, нет чернобурки. Иду налегке.
А милка моя осерчала немножко
И хвать этой кошкой меня по щеке.

Зазноба моя полновата немножко,
Разносит ее, что ни день, за троих.
Одни говорят – от блинов и картошки,
Другие, что это от книжек моих.

А мне наплевать, что соседи болтают,
Грызет же меня только дума одна:
Не все еще в мире про Бокова знают,
Для славы мне что-то еще не хватает,
И вот непонятно, какого рожна?!

Возможно, чтоб спеть мне и ярко и пылко,
Пусть кто-нибудь свистнет меня по затылку,
Тогда, вероятно, от тумаков
Я мигом прославлюсь на много веков.

А если не выйдет, а если беда,
А если окажется все ерунда,
Тогда вы мне тресните по ягодицам!
Вот это уж точно, что мне пригодится.

Я молод был. Я слово знал – «талант»,
Я весь дрожал от счастья спозаранку,
Когда Петров, прокуренный сержант,
Меня учил накручивать портянку.

О, эти руки в рыжих волосках!
О, эти пятки с кожею железной!
Я б жизнь свою считал небесполезной,
Пробыв хоть час в сержантских сапогах.

Я помню ночь. Портянки на шесте.
Они, сушась, над печкою повисли…
Я жил, всегда учась их чистоте
(Конечно, только в переносном смысле).

Нет, я не слаб. Возьмусь – и будь здоров:
Один гружу состав на полустанке.
Нельзя иначе, ведь сержант Петров
Мне доверял носить свои портянки!

К оригинальности я рвался с юности,
Пленен помадами, шелками-юбочками.
Ах, экстра-девочки! Ох, чудо-бабы!
То сигареточки, то баобабы.

Картины Рубенса, клаксоны «Форда»,
Три сивых мерина на дне фиорда.
Три пьяных мерина, две чайных ложки,
Старухи пылкие, как в марте кошки.

Глядят горгонами, шипят гангренами,
Кто с микрофонами, кто с мигрофенами.
Но мчусь я в сторону, где челок трасса,
Расул Гамзатов кричит мне: «Асса!»

«Шуми!» – басит он. И я шумлю.
«Люби!» – кричит он. И я люблю.
Мотоциклисточки, чувихи в брючках,
Мне в руку лижутся и в авторучку.
Но я избалован и двадцать первую
Согну в параболу, швырну в гиперболу.

Я был в соборах, плевал на фрески,
Смотрел к монашкам за занавески.
Стоят и молятся, вздыхал печально я,
А сущность женщины – горизонтальная!

Гоген, Растрелли, турбин аккорды…
И вновь три мерина на дне фиорда.
Три пьяных тени, сирень в бреду.
Чернила в пене… Перо в поту…

Чего хочу я? О чем пишу?
Вот если выясню – тогда скажу!

Я ужасно строгий и суровый.
До чего ведь граждане дошли!
Мало им, что есть костюм толковый,
Есть завод, доклад, обед в столовой,
Так еще любовь поразвели!

Все, кто любит лирику, – мещане!
И добавлю: тот, кто в грозный век
Милую целует на диване, –
Мелкобуржуазный человек.

Чтоб не портить грандиозных планов
Вредным романтическим душком,
Я влюбленных, словно тараканов,
Выводил бы, шпаря кипятком.

Только вот загвоздка: если, братцы,
Погасить везде любовный пыл,
Смогут ли сограждане рождаться?
Это вот пока я не решил!

Тревога! Спасите! Над морем, над сушей
Пусть крик мой несется до звездных миров!
У нас на площадке лифтерша Феклуша
Сидит и вовсю критикует жильцов.

Как можно терпеть, чтоб простая старуха
Хихикала, глядя на крашеных дам,
Брюзжала про чье-то отвислое брюхо,
Болтала про жен, изменивших мужьям.

Гуляют? И пусть на здоровье гуляют!
Страстей не удержишь за крепким замком.
А бабка, ну что она в том понимает,
Всю жизнь проскрипев со своим стариком?!

Спасите! Язык у Феклуши, как ножик.
Все режет: и дом, и любую семью.
Вчера добралась до моих босоножек,
А нынче косится на шляпку мою.

Феклуша в войну зажигалки гасила.
А я? Разве я не знавала тревог?
Я двадцать шинелей в походах сносила,
И весил по пуду мой каждый сапог.

Я бывший солдат, санитар, запевала.
Я, кроме бензина, не знала духов.
И словом таким, если надо, рубала,
Что каски слетали с бывалых бойцов.

Но нынче пою я другие мотивы:
Да здравствуют моды, да здравствует шик!
Короткие юбки намного красивей,
Чем длинный и злющий Феклушин язык.

Но хватит! Я вытряхну дерзкую душу.
Пусть мой приговор будет тверд и суров:
Я вымажу бабку помадой и тушью,
А после прихлопну флаконом духов!

Я разный – черный, белый и зеленый,
Я червь и бог, былинка и Казбек.
Я – женоненавистный и влюбленный,
Я – вздорно-нежно-грубый человек.

Постичь себя я день и ночь пытаюсь,
И то смеюсь, то вовсе не смеюсь.
Я сам собой до дрожи восхищаюсь
И сам себя по вечерам боюсь.

Я – высшая и низшая оценка.
Я то брюнет, то дымчатый блондин.
Я сам себе порой не Евтушенко
И даже маме иногда не сын.

Борясь за славу всюду и всегда,
Я дорасти до классиков стараюсь.
И все тянусь, все время удлиняюсь,
Да только все куда-то не туда.

Я злей зубов, хотя и Иванов,
Грызу, жую и извожу поэтов.
Но смеха мало. Часто нет и нету,
Хоть лезь из кожи, хоть меняйся цветом,
Хоть вылезай из собственных штанов!

Ну не хотят смеяться, как на грех!
И я порою чуть не вылезаю.
Другого просто выхода не знаю,
Пускай хоть это вызывает смех.

Мне говорят: – Учись сперва писать,
Тогда и крой. – Ей-богу, вот артисты!
Да научись я вправду сочинять,
Зачем бы я подался в пародисты?!

Я не поэт? А мне чихать, что нет!
Вот вам, к примеру, дорог Евтушенко?
А для меня он все равно что стенка,
Возьму измажу дегтем – и привет!

Короче, чем известнее поэт,
Тем я в него отчаянней впиваюсь.
Рождественского жру, как людоед,
От Вознесенского уже один скелет,
За Окуджаву завтра принимаюсь.

Еще Асадов мне не по нутру.
Я оплевал бы всех его издателей,
Стихи его и всех его читателей,
Эх, даже сам себя как злопыхателя,
Да вот боюсь, слюны не наберу.

Я – пародист, ну разве кисло это?
Валяй когда угодно дурака,
Глумись, дразни любого из поэтов,
А вот в ответ – ни слова, ни пинка!

Вовек такой кормушки не оставлю.
Хоть убивай – не выпущу из рук.
А если вас смеяться не заставлю,
Плевать, я все равно себя прославлю:
Возьму и вправду вылезу из брюк!

Ах, жаль мне вас, девчонки-хохотушки!
Жаль ваших мам, и бабушек, и нянь.
Вам все б танцульки, все бы тритатушки!
А где предел? Где, извините, грань?!

Вы мчитесь в парк, не ведая кручины,
Надевши мамин праздничный наряд,
Но в парках ночью водятся мужчины,
А это вам не детский мармелад!

Что есть мужчины? Милые дурехи!
Мужчины – это дети сатаны.
Ах, как страшны их галстучки и вздохи,
Особенно пижонские штаны.

Что делают пижоны, вам известно?
Они в ночи, кривя ухмылкой рот,
Начнут вам петь не массовые песни,
А кое-что совсем наоборот.

И все, о чем замыслили они –
Мужчины эти с хищными глазами,
Я рассказать могу лишь вашей маме,
А вам ни в коем случае, ни-ни!

Прошу вас, бойтесь хуже карантина
Пижона краснобая-соловья!
Любовь же даст вам лишь один мужчина,
А тот мужчина, между прочим, я.