АНТОН ВАН ВИЛДЕРОДЕ{225} (1918–1998)
Визжал конек, лед под собой взрезая,
налево, вправо, вдоль и поперек
на гладком льду граффити оставляя
и подчиняя блещущий каток.
Свет поутру — прозрачный, как сиянье,
беззвучно ниспадал к моим ногам,
а я, внезапно проявив старанье,
направил курс к далеким берегам.
Скользил над замороженною флорой,
над водорослями во глубине,
холодный ветер в уши дул упорно,
моя деревня — где-то в стороне.
Уже и одноклассников не слышно,
их голоса исчезли, отзвеня;
а для меня — весь мир стал больше, выше,
чем раньше был, — и только для меня!
АЛЬФРЕД ТЕННИСОН{227} (1809–1892)
О несравненный мастер гармонии,
О неподвластный смертному времени,
Органным рокотом гремящий
Англии голос могучий, Мильтон,
Воспевший битвы горнего воинства,
Златые латы ангелов-ратников,
Мечи из Божьей оружейной,
Грохот ударов и стоны неба! —
Но тем сильнее был очарован я
Ручьев Эдема лепетом ласковым,
Цветами, кедрами, ключами, —
Так очарован бывает странник
Заходом солнца где-нибудь в Индии,
Где берег моря тонет в сиянии
И пальмы дышат ароматом,
Шепотом нежным встречая вечер.
ЭВЕРТ ТОБ{228} (1890–1976)
Свет в окне,
Котелок на огне,
Три странника бредут по дороге:
Первый слепой,
Второй без ноги,
Третий босой и в лохмотьях.
Свет в окне,
Котелок на огне,
По небу странствуют звезды:
Белая звезда,
И алая звезда,
И желтая луна между ними.
Свет в окне,
Котелок на огне,
Три корабля плывут через море:
Первый — челнок,
Второй из коры,
У третьего не парус — лохмотья.
Свет в окне,
Котелок на огне,
Трое плывут вместе с нами:
Вера нас ведет,
Надежда нас хранит,
И верная любовь не оставит.
УРИ-ЦВИ ГРИНБЕРГ{229} (1896–1981)
Чтобы я жил под черепичной крышей, в домике из кирпичей;
Чтобы заслужил благосклонность и Господа, и людей;
Чтобы женился и родил сыновей и дочерей;
Чтобы труды мои были успешны; чтобы жил я, не зная скорбей;
Чтобы днем бодрствовал, как все добрые люди, а ночью спал;
Чтобы на пиры зубоскалов следом за друзьями не бежал;
Чтобы был богобоязненным; чтобы путь мой лежал
Между уделом моих трудов и домом молитвы, вдали от кружал, —
Так хотели мои родители. Ведь все родители хотят одного:
Чтобы мы не отрывались от дома в поисках бог знает чего;
Чтобы не пытались рвать цветы из самой гущи шипов,
Чтобы не лезли за светлячками в дремучие чащи чужих лесов,
Откуда выходят лишь наутро, с багровыми глазами, сбившись с пути,
Откуда дорогу к лужайкам детства уже не найти;
Чтобы мы держались за сушу, а не плыли по морям;
Чтобы наша жизнь текла за толстыми стенами, куда
не доносятся взрывы, и шум, и гам…
Чтобы мы любили только ту, чей палец обручен нашим кольцом,
Мать тех детей, которым мы приходимся отцом;
Бог посылает нам пищу вне дома — но она ее приносит в дом,
И голод нам не страшен ее заботами, ее трудом…
Чтобы нас не увлек, не дай Бог, голос или взгляд в чужом окне,
Чтобы мы жили за оградой, от соблазнов в стороне;
И если гора на пути попадется, чтобы мы и ее обошли стороной.
Но нас манит — неодолимо — сладкий голос, звучащий за окном,
И мы идем за соблазном, нежным запахом, звоном, светлячком…
Ибо велико поле скуки, и нет ему конца —
Кто из нас тогда помнит заветы отца, и матери, и Творца?
Но лишь немногие из нас довольны могут быть собой —
Те, кто, презрев ограды и низины, шли от одной вершины к другой;
Бог избрал их и дал им великую цель,
В их жилах кровь поет!
А мы — хоть и обошли запреты, и уплыли за тридевять земель,
Но и горы, и вершины обошли мы стороной,
И наша жизнь — сплошной обход!
МОИСЕЙ ТЕЙФ{230} (1904–1966)
(1937–1956)
— Куда мы попали, мой милый, скажи, Бога ради!
— Мы в самом раю — мы в великой Сталиниаде.
— А где же здесь ангелы, где же безгрешные души?
— Весь сонм их был в тридцать седьмом королем передушен.
— Они перед ним провинились, ему возражали?
— Да что ты! Они королем его сами избрали.
— И чем же он занят в своих королевских покоях?
— Его балерина раздетая греет собою.
— А что за еврей на портрете, на виноторговца похожий?
— Да это же Лазарь-байстрюк, присмотрись к этой роже! —
Из тех, что ходили и сами просили, собаки,
Евреев скорее в сибирские выслать бараки.
— А что за машина здесь ночью гудит на улицах сонных?
— Король приказал ловить врагов и шпионов.
— А если поймают невинных — ни сном, ни духом?
— Удар по зубам — и в слона превращается муха.
— А граждане так и сидят взаперти, без слов, без вопросов?
— А граждане пишут один на другого доносы.
— А те доктора с проводами и трубками — что проверяют?
— Это уж те доктора! У людей они мысли читают.
— А что там за очередь женщин, измученных, бледных?
— Король продает колбасу из опилок — для бедных.
— Что делают те, кто живет далеко от столицы?
— Их рот открывается только чтоб водки напиться.
— А те, кто еще продолжает надеяться, верить?
— А тем поневоле приходится лгать, лицемерить.
— Но кто виноват в этих бедах, какие злодеи?
— Что за вопрос! Ну конечно, евреи!
— О Господи! Кто там висит наверху, под кремлевской звездою?
— То Ленин открыл Мавзолей и покончил с собою.
А радио знай галдит да грохочет священным девизом —
Социализм, социализм, социализм…
МАЙКЛ ДРЕЙТОН{232} (1563–1631)
Попутный ветер нас
Доставил сей же час
Во Францию. Приказ:
В бой, государи!
И в устье Сены все
На пляжной полосе
Сошлись во всей красе,
И вел нас — Гарри!
Мы совершали тур,
Врагов давя, что кур.
Мы шли на Азенкур
В строю железном,
Где бой нам дать решил
Глава французских сил
И потому спешил
Наперерез нам.
Он, перекрыв пути,
Потребовал: «Плати,
Чтоб далее пройти,
Английский Гарри!»
А наш — ему: «Шалишь!
Держи в кармане шиш!
Ой, быть французам, слышь,
В большом прогаре!»
И молвил Гарри: «Во!
Их десять одного
Встречают. Ничего,
Побьем ораву!»
Мы били в гриву, в хвост
Противника. До звезд —
Какой чудесный рост! —
Взрастили славу.
И молвил Гарри: «Днесь
Откроюсь вам я весь:
Добьюсь победы здесь
Иль смерть приемлю.
Землицы этой пласт
На сделки не горазд,
И тело не отдаст,
Посулу внемля!»
Как деды при Креси
И Пуатье, — коси
Француза! — Возноси
Мечи и луки!
Беря за пядью пядь,
Французские трепать
Здесь лилии опять
Почали внуки.
Шел первым герцог Йорк.
За ним — какой восторг! —
Сам Гарри. Ох, исторг
Он клич свирепый!
Эксетер замыкал
Порядок. — О, накал
Сраженья! — Заикал
Француз нелепый!
Звучат рожки, рожки,
Трещат флажки, флажки,
Трещат башки, башки,
Труба с трубою
Заводит разговор.
Сквозь этот гром и ор
Ведут жестокий спор
Судьба с судьбою!
И Эрпингем сигнал
Услышал, и погнал
Засадный полк, и стал
Противник шатким.
Смутили лучники
Французские полки:
Ударили стрелки
По их лошадкам!
Гишпанский тис, друзья,
Особая статья:
Смертельна, как змея,
Стрела из тиса.
Не дрогнул наш стрелок,
А вот француз — продрог:
Никто из них не мог
От стрел спастися!
Стреляли от души.
А далее — ножи
Возьми да обнажи,
Кажи вражинам.
И скальпы стали драть.
Могла ли вражья рать
В бою не проиграть
Таким дружинам?
Державный Гарри наш
Вошел в кровавый раж:
Пошел гулять палаш
Под вражьи крики.
Где правая рука —
Кровавая река.
Но смяли — верх, бока, —
Шелом владыки.
Шел Глостер, брат родной,
Брат Гарри, — шел войной
За Англию, — иной
Не знал он цели.
И Кларенс молодой,
Впервые выйдя в бой,
Сражался так, что — ой,
Враги присели!
Был Варвик в битве тверд.
Оставил Оксфорд-лорд
Одно от вражьих орд
Воспоминанье.
Бомонт, Феррерз, Суффолк, —
Там каждый, точно волк,
Изгрыз французский полк
До основанья!
Святой Криспинов день —
К бессмертию ступень.
На нас не пала тень,
Всяк был в ударе.
Когда еще, пиит,
Такое вдохновит?
Когда страна родит
Второго Гарри?
РОБЕРТ ФЕРГЮССОН{233} (1750–1774)