В веках, однако, мнение Скиннера поддержки не нашло. Выдающийся канадский поэт Роберт Сервис, шотландец по происхождению, донес до нас последние отзвуки спора тех времен:
РОБЕРТ УИЛЬЯМ СЕРВИС{236} (1874–1958)
Была у прадеда манера
Гудеть от Труна и до Эра.
И Бернс, брат, — та еще холера! —
Гудел с ним вместе.
Пока в сознанье пребывали,
«Звезду» нахально рифмовали,
И выпивали, выпивали, —
Всё честь по чести!
«Вот кресло старое, вот пятна,
Что Бернс оставил. Всё понятно?» —
Твердил нам дед неоднократно
И пел внучатам
«Ту, что постлала мне постель», брат,
Или читал, впадая в хмель, брат,
Стишок про Вошь, что и досель, брат,
Не напечатан.
И я в то кресло по привычке
Свои ребячьи ягодички
Любил пристраивать. Странички
Всё шелестели…
Родным наречьем покоренный,
Читал о Мыши разоренной,
О Дьяволе. — В ночи бессонной
Часы летели…
Люблю я Стивенсона, Гарди
И Киплинга, — и всё ж о Барде,
Чей дар подобен был петарде,
О землеробе,
Воспитанный волшебным слогом,
Я думаю в молчанье строгом:
То грешник был, любимый Богом, —
Великий Робби!
БРАЙАН УОЛЛЕР ПРОКТЕР{237} (Барри Корнуолл) (1787/90 — 1874)
О сумрак, благодетель, спрячь
Меня от бедствий и удач,
И стихнет смех, и стихнет плач
До новой зорьки,
И разольется сон вовне,
И разольется сон во мне,
И чувства горькие во сне
Не будут горьки.
И если сон бывает зрим,
То я, туманный пилигрим,
Увижу Рай, увижу с ним
В лучах зарницы,
Как дух мой, бросив старый дом,
Уйдет змеей через пролом,
И с черной думой о былом
Душа простится.
Она простится и, вольна,
Пускай вместит в себя она
Любви и радости сполна,
Но если веки
Сомкну и будет мне невмочь
Земную боль отринуть прочь,
Приди и помоги мне, ночь,
Уснуть навеки.
УИЛЬЯМ ГАРРИСОН ЭЙНСВОРТ{238} (1805–1882)
Тебя называют — подлюгою, стервой,
А я называю — подругою первой:
Пока ты клиента мне гонишь под крышку,
Деньжата рекою текут мне в кубышку!
Пью за Чуму! Пью за Чуму!
Хоть месяц, хоть годы обрушивай ярость
На пылкую младость, на хилую старость,
Пусть полчеловечества вымрет, — не струшу
Гробы разойдутся за милую душу!
Пью за Чуму! Пью за Чуму!
Помни первое правило это,
Что святее любого завета:
Пуще яда, штыка и стилета
Опасайся, дружок,
Опасайся, дружок,
Опасайся, дружок, пистолета!
И второе есть правило, милый,
Как отбиться от смерти постылой,
Проследи-ка внимательно с тыла,
Проследи-ка, дружок,
Проследи-ка, дружок,
Не заехал ли кто-нибудь с тыла!
Помни также о третьем зароке:
Отрывайся в мгновение ока
От карет, обгоняющих сбоку.
Отрывайся, дружок,
Отрывайся, дружок,
От карет, обгоняющих сбоку!
И — четвертое правило: в оба
Ты гляди, опасаясь особо
Приближенья духовной особы,
Ибо мед на устах —
Что засада в кустах.
Опасайся духовной особы!
АРТУР КОНАН ДОЙЛ{239} (1859–1930)
«Норы! Здесь опасно!»[39]
Какая смерть, скажу я вам!
(Предупреждаю, дорогие:
Я этих дел не видел сам,
Зато их видели другие.)
Они неслись от Шиллингли,
Они неслись до Чиллингхорста,
А лис дразнил их — ай-люли! —
Минут, примерно, девяносто.
От деревушки Эберно
Их путь лежал вдоль речки Даун.
Уже почти настигли, — но
Хитрец помчался в Кирфорд-Таун.
Промчали суссекский Кирфорд,
И вид их был совсем не бравым:
Их лис, увертливый как черт,
Водил, мотал по сорным травам.
С полдюжины осталось их
В конце всей этой передряги,
Когда гряды валов морских
Они увидели, бедняги.
То были: Хэдли-офицер,
И Дей, и Джимми (псарь отличный!),
И Перселлы, и Чарльз Адэр,
И некий джентльмен столичный.
Он вместе со своим конем
Три сотни фунтов весил с гаком.
Ах, как же весело на нем
Он гарцевал по буеракам!
Никто не знал, кому и кем
Он в нашем графстве приходился.
Ах, как сидел он между тем:
Как будто впрямь в седле родился!
Собаки взяли след, — и вдруг
Ограда. Что же делать, братцы?
Перемахнуть иль, сделав круг,
С другого места подобраться?
Наш джентльмен — перемахнул,
И тут же в гневе и в досаде
Он обернулся, и взглянул
На тех троих, что были сзади.
Как героический девиз,
Он крикнул: «Норы! Здесь опасно!»
И вниз, — и вниз, — и вниз, — и вниз, —
И вниз, — в карьер, — на дно, — ужасно!
В две сотни футов глубины
Разверзла пасть каменоломня!
(Они потом ругали сны,
Кошмар увиденный запомня.)
Предупредить успев троих,
Погиб, как истинный мужчина.
Славнее тысячи других
Одна такая вот кончина!
И в людях долго не смолкал
Суровый бас, густой и зычный.
Надолго в душу им запал
Отважный джентльмен столичный!
«ФУДРОЙАНТ»,
корабль военно-морских сил Ее Величества
Смиренное обращение
к советникам военно-морского ведомства
Ее Величества,
которые продали Германии старинное судно —
флагман Нельсона — за тысячу фунтов стерлингов
Безденежье — удел глупцов,
А мы… Себе мы — не враги:
Наследство дедов и отцов
Мы выставляем на торги!
В делах застой, карман пустой.
Наш хлопок, уголь — кто берет?
Торгуй святым; святое — дым.
Вперед, вперед!
Очаг Шекспира (господа,
За это кое-что дают!),
Уютный домик (не беда,
Что это — Мильтона приют!),
Меч Кромвеля (хотите, нет?),
Доспех Эдварда (о, восторг!),
Могила, где лежит Альфред, —
Отличный торг!
Сбыть мрамор — тоже не позор
(Большая выгода при сем!).
Эдвардов разнесем Виндзор,
Дворец Уолси разнесем.
Не будь ослом, — продай на слом
Собор святого Павла. (Ай,
Какой барыш!) — Чего стоишь?
Считай! Считай!
Ужель неясно, торгаши,
О чем ведется эта речь? —
Не отовсюду барыши
Вам дозволяется извлечь!
Историю не продают,
Здесь неуместен звон монет.
Мы продаем и жизнь, и труд,
Но славу — нет!
На бойню отведи коня
(Он, старый, срок свой пережил!),
Лакея не держи ни дня
(Тебе он, старый, отслужил!), —
Но взгляд широкий обрети
На то, чем наш народ богат,
И славный флагман вороти,
Верни назад!
И если нет, куда ни кинь,
Стоянок лишних никаких,
Старинный флагман отодвинь
Подальше от путей морских.
Открой кингстоны. Пусть умрет,
Когда иного не дано,
И с флагом, с вымпелом уйдет
На дно, на дно!
ЭНДРЕ АДИ{241} (1877–1919)
Заждалось гномье — ишь, как долго
Держусь. И сник бы трусом,
Да никак. Стою, Геракл долга.
Вот бестолочь: да я и сам им
Давным-давно сломился бы,
Каб вздохнуть — клянусь небесами.
Так нет же: прут, мельтешат — гонят
На беду себе, недоумки,
В новую веру, в песню, в огонь.
Зло б взяло на себя самого,
Так ведь и их на меня берет,
Нет уж. Шагаю — и ничего.
Изболеться б, взвыть, хоть под стреху
Влезть — и пропади всё пропадом, —
Но не швали же на потеху!
Что ж, так и быть. В драку, так в драку.
И сон неймет, и смерть неймет меня,
Знай хорохорюсь — горе-Геракл.
Эй, вы, спесь, вошь, мелкая заводь,
Потише б, да попочтительней,
А то ж не умру никогда ведь.
ДЮЛА ЮХАС{242} (1883–1937)