ИЗ ПРОВАНСАЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ*
Пускай провансальские лиры звенят:
«Мистраль — это шепот влюбленных дриад,
Мистраль — это робкий напев камыша,
Когда в полнолунье он дремлет, шурша,
Мистраль — перекличка мимозных стволов,
Дубово-сосновая песня без слов,
Мистраль — колыбельная песня лозы,
Молитва лаванды и вздох стрекозы…»
Пускай провансальские лиры звенят,—
Я прожил в Провансе два лета подряд.
Сегодня в усадьбе бушует мистраль.
С утра замутилась небесная даль,
Летят черепицы с грохочущих крыш,
В истерике бьется безумный камыш,
У псов задираются к небу хвосты,
Из книги, шипя, вылетают листы,
Верандная кровля, как дьявол шальной,
Шуршащее чрево вздымает копной,
И кот мой любимый, мой вежливый кот
В отчаянье лапою землю дерет…
У моря ли сядешь — лопочет песок,
Струится за шиворот, хлещет в висок,
Колючие брызги врываются в нос,
И ветер горланит, как пьяный матрос.
В лесу ли укрытого ищешь угла,—
Пронзает сквозняк от ствола до ствола,
Вверху завывает чудовищный рог,
Взлохмаченный вереск скрежещет у ног,
А злое шипенье сосновых кистей
Вползает под кожу до самых костей…
Из хижины старой в окошко гляжу:
Дыбясь, виноградник ложится в межу,
Вздымаются ленты засохших бобов,
И желчь приливает до самых зубов…
Кого бы зарезать? Кота или пса?
Над крышей шакальи хрипят голоса,
Под балкой качается сочная гроздь,—
И с завистью тайной косишься на гвоздь.
Душа — словно мокрый, слинявший чулок…
С размаху бросаешь тетрадь в потолок.
В ответ в очаге загудели басы,
И сажа садится, кружась, на усы.
В саду показался земляк-агроном,
Под мышкой баклага с пунцовым вином,
Рот стиснут, в глазах смертоносная сталь,
Прическу винтом завивает мистраль.
Влетевший за ворот воздушный поток
Из левой штанины вдруг вырвался вбок…
Спина парусит, и бока пузырем.
Буксирной походкой берет он подъем.
«С веселой погодкой, любезнейший друг!»
В ответ агроном описал полукруг
И вдруг превратился в живую спираль…
…………………………………………………………………
О шепот дриады! О нежный мистраль!
В дверях стоит высокий, седоусый,
Сухой, как Дон-Кихот, сосед-француз.
По-нашему, — «мужик», — но слово это
Не вяжется нимало с гибким станом,
Отменной вежливостью, плавностью манер,—
Принес в плетенке синих баклажанов,
Десяток фиг, да круглый штоф вина.
Откажешься — обида: дар от сердца…
Долина провансальская щедра…
А просьбица, конечно, между прочим:
«Наутро сбор, отяготели лозы,
Ссыхается и вянет виноград…
В Марселе дети… Что им здесь в деревне?
Вокруг — безлюдье. Милости прошу…»
Мы чокнулись. Винцо совсем не плохо:
Гранатный цвет, густой и терпкий запах,—
Достойный сок для медленных глотков.
Рукопожатие. До завтра. Ровно в семь.
____
Лениво солнце брызжет над холмами.
Вдали в долине сизый влажный пар.
В руках тупые ножницы с пружиной.
Под лозами кирпичная земля.
Все маскарад — и этот старый фартук,
И этот мирный, благодатный труд,
И рук чужих неспешное движенье,
И ножниц звяканье среди безмолвных лоз…
Но близко все… Как песнь из детской книги,
На перепутье всплывшая в душе.
Жена хозяина, увядшая Церера,
В соломенной — корзиночкою — шляпке,
Под подбородком затянула бант.
Мы с нею рядом. Сквозь резные листья,
Склонившись к гроздьям, взглянет на меня
И улыбнется вежливо и кротко:
Не правда ли, как наш Прованс красив?
Вы — чужеземец? Там, у вас в России,
Стряслась какая-то, слыхали мы, беда?..
Что ж, поживите в ласковом Провансе,—
Здесь хорошо… и места хватит всем,—
Так я толкую кроткую улыбку
И взгляд участливый еще прекрасных глаз.
____
За гроздью гроздь летит в мою корзину,—
Крупны, как слива, сочные плоды,
Налет свинца сиреневым румянцем
Тугие виноградины покрыл…
Под сенью листьев налитые кисти
Просвечивают матовым стеклом.
Вот розовый-медовый «Барбаросса»,
Вот желтая-янтарная «Шасла»,
Вот черный-иссиня… Прижмешь к ноздрям — вино!
Полна корзина… Вскинешь на плечо —
Быка бы, кажется, через плечо забросил —
И, спотыкаясь, вдоль разрыхленной гряды
Бредешь к чернеющим у хижины корчагам.
Сползают гроздья в тесное дупло,
Пестом корявым их тесней притопчешь,
Сок хлюпает и радостно шипит.
Раздолье пчелам! Пьют не отрываясь.
Мул у стены, ушастый гастроном,
Кисть оброненную вмиг притянул губами
И хряпает, расставив ноги врозь,
Закрыв глаза в блаженном упоенье…
А рядом на соседней полосе
Верзила-парень, долговязый циркуль,
Застрял в кусте: одной рукою в рот,
Другою — в крутобокую корзину.
Обычай свят: во время сбора ешь,
Не разоришь хозяина, хоть лопни!
Хозяйские внучата между тем,
Лукавые мальчишка и девчонка,
Подкрались сзади к парню, как лисята,
И вымазали вмиг его лицо
Густым багряным соком винограда…
Смеется бабушка, сам парень гулко ржет,
И заливаются неудержимо внуки…
Обычай свят: во время сбора — ешь,
Но если вымажут, то, чур, — не обижайся!
____
Под зыбкой тенью перечных деревьев
За трапезой полуденной сидим…
На старом ящике палитра вкусных яств:
Багровый срез ослиной колбасы,
Янтарный сыр с коралловою коркой,
Ковш с фигами, — вдоль кожуры лиловой
Припали к трещинкам тигровой масти осы…
Надломишь хлеб — так вкусно хрустнет корка!
Жужжит над бровью пьяная пчела,
В сентябрьском солнце мягко мреют горы,
За скатом шлепает дремотная волна,
И листья лоз так ярко-изумрудны,
И бархатный так темен кипарис,
Что закрываешь медленно глаза,
Чтобы раскрыть их в изумленье снова…
На что смотреть? На дальние леса?
На синие глаза хозяйской внучки?
На сизый остров в дымной полумгле?
В руке стакан. Чуть плещется вино…
Благослови, Господь, простых чужих людей,
Их ясный труд и доброе молчанье,
И руку детскую в ладони неподвижной…
У подножья лесных молчаливых холмов
Россыпь старых домов.
Пирамидкой замшелой восходит костел,
Замыкая торжественно дол.
В тихой улочке стены изгибом слились.
Спит лазурная высь…
Парусит занавеска над входом-норой.
Гусь кричит под горой.
Здесь, в лавчонке глухой, отдыхает душа.
Выбирай не спеша
Стопку старых конвертов, лежалый бисквит,
Колбасу из ослиных копыт…
Пахнет затхлой корицей, алеет томат,
Мухи томно жужжат,
И хозяин, небритый сухой старичок,
Равнодушен, как рок.
Вот и почта. Над ящиком стерлись слова.
Под окошком трава…
Опускай свои письма в прохладную щель,
Господин менестрель!
За решеткой почтмейстер, усатый бандит,
Мрачно марки слюнит.
Две старухи, летучие мыши в платках,
Сжали деньги в руках.
И опять я свободен, как нищий дервиш.
Влево — мост и камыш,
Вправо — тишь переулка, поющий фонтан,
И над плеском — лохматый платан.
Колченогие старцы сидят у бистро,
Олеандр пламенеет пестро…
Средь домов вьется в гору дорога-змея,
И на каждом пороге — семья.
Сквозь каштаны пылает сверкающий диск.
Площадь. Пыль. Обелиск.
Как во всех городках, этот камень простой
Вязью слов испещрен золотой.
Имена, имена… Это голос страны,
Это скорбное эхо войны:
«Кто б ты ни был, прохожий, замедли в пути
И детей наших мертвых почти».
Я склоняю чело… Здесь вокруг — их земля,—
И холмы, и поля…
Только звона своих колокольных часов
Не слыхать им вовеки веков,
Только в глине чужой под подножьем креста
Обнажились оскалом уста,
Только ветер чужой, вея буйным крылом,
Напевает им черный псалом…
Воробьи налетели. Под дерзкий их писк
Обогнул обелиск.
На решетке, качаясь, висят малыши,
Голубь взвился в тиши…
У последнего дома кудлатый щенок
Изгибается в льстивый клубок:
«О прохожий, зачем ты уходишь к реке?
Разве плохо у нас в городке?»
Деревенские удовольствия*
