Эдуард Асадов - Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)

Кто, рождая искусство, несет культуру
Прямо к солнцу, как звездные корабли?
Кто творит настоящую литературу?
Да таланты! Как истая «соль земли»!

Почему же вдруг словно бы недолет
Ощущается часто в трудах создателей,
Ведь творений, которые чтит народ,
Много меньше, чем жаждущих тех высот
Композиторов, скульпторов и писателей.

Те – горят и творят. Эти – громко вещают,
Только есть тут суровый один секрет,
Что творящих и слушают, и читают,
А вещающих будто и в мире нет.

Только нет их, увы, для одних читателей,
А для всяких чинов они ой как есть.
Для наград, для трибун и любых издателей
Невозможно их даже и перечесть!

Почему же порой и одной страницы
Не сыскать, если даже перевернуть
Книг с десяток. А надо ли тут дивиться?!
Потому что писателей – единицы,
А вещателей – тысячи, в том и суть.

А причины бездарных своих «удач»
Объясняли они с трагедийным пылом:
Что работать талантливо с полной силой
Не давала система им. Просто плачь!

– Что напишешь, придумаешь, напророчишь?
Разве сделать тут что-нибудь от души?!
Вот легко было классикам: все, что хочешь,
Критикуй, обмозговывай и пиши! –

Все просчеты чванливо именовали,
Как гоненья на гениев божьей милостью,
А успехи других называли хитростью
Или просто случайностью объясняли.

Но ударили ветры над всей страною.
Как угодно, кидайся в роман иль стих,
Время новое, бурное, огневое:
Демократия, гласность и все такое,
И запретов фактически никаких!

Ну, а если препонов отныне нету,
Рвите, гении, старые берега,
Удивляйте творениями планету,
Создавайте шедевры на все века!

Но – «успех» у вещателей лишь в газетах.
Над Парнасом же прежний спокойный свет.
Ни Толстых там, ни Чеховых новых нету,
И давайте признаемся по секрету,
Что пока и намеков на это нет…

Он всегда относился к себе вполсердца,
Вполтепла, вполвнимания, вползаботы
И, в других открывая все время что-то,
Очень редко в себя успевал вглядеться.

Всю войну – от доски и почти до доски.
Ранен был, только выжил – и вновь сквозь годы…
И вернулся домой, и пустил ростки
Там, где сложно порой вызревают всходы.

В институте средь шумных и молодых
Был он скромным и больше всего стеснялся
Не того, что отчаянно заикался,
А иного: быть чем-то видней других.

Как он к славе всю жизнь свою относился?
Да никак! Не искал ее, не ловил,
А, по-моему, больше всего стремился
Подружить ее с теми, с кем сам сроднился,
С кем работал, чьи строки переводил.

На иных языках те стихи писались.
И чадило в них многое, и сверкало,
А затем на подстрочники рассыпались
И в душе переводчика вновь рождались
Иногда даже хлеще оригинала.

Переводчик порой вдохновеньем дышит,
Превращая подстрочник в победный звон.
Он фактически заново строки пишет,
И пускай он хоть весь небосвод всколышет,
Только автор стихов все равно не он.

Знаю, сам сквозь подобное проходил,
Испытав ради ближних все муки творчества.
Сколько раз я с печалью ему твердил:
– Уважаю и душу твою, и пыл,
Труд твой светел, и все-таки это – донорство!

Улыбнется, застенчивым вспыхнув светом:
– Что ж, у каждого, видно, стезя своя.
Донор? Ладно, пусть донор, но только я
Никаких огорчений не вижу в этом.

И, сближая сердца над тщетой границ,
Так и жил, не меняя свою натуру.
Сколько, сколько же окон для звонких птиц
Распахнул он в родную литературу!

И, не ждя для себя никаких похвал,
Чуть хмельной от духовного изобилья,
Он талантливым делал длиннее крылья,
А ослабшим взволнованных сил вливал.

Вижу: вот он склоняется над подстрочником,
Озарен изнутри очень добрым светом.
Весь свой век он считал себя переводчиком,
Оставаясь, быть может, сто раз поэтом.

Я тысячи раз те слова читал,
В отчаянье гневной кипя душою.
И автор их сердце мое сжигал
Каждою яростною строкою.

Да, были соратники, были друзья,
Страдали, гневались, возмущались,
И все-таки, все-таки, думал я:
Ну почему, всей душой горя,
На большее все же они не решались?

Пассивно гневались на злодея
Апухтин, Вяземский и Белинский,
А рядом Языков и Баратынский
Печалились, шагу шагнуть не смея.

О нет, я, конечно, не осуждаю,
И вправе ль мы классиков осуждать?!
Я просто взволнованно размышляю,
Чтоб как-то осмыслить все и понять.

И вот, сквозь столетий седую тьму
Я жажду постичь их терпенья меру
И главное, главное: почему
Решенье не врезалось никому –
Сурово швырнуть подлеца к барьеру?!

И, кинув все бренное на весы,
От мести святой замирая сладко,
В надменно закрученные усы
Со злою усмешкой швырнуть перчатку!

И позже, и позже, вдали от Невы,
Опять не нашлось смельчака ни единого,
И пули в тупую башку Мартынова
Никто ведь потом не всадил, увы!

Конечно, поэт не воскрес бы вновь,
И все-таки сердце б не так сжималось,
И вышло бы, может быть, кровь за кровь,
И наше возмездие состоялось!

Свершайся, свершайся же, суд над злом!
Да так, чтоб подлец побелел от дрожи!
Суд божий прекрасен, но он – потом.
И все же людской, человечий гром
При жизни пускай существует тоже!

Мой друг, что знал меня в бою,
Среди пожаров, бурь и гроз
И знал потом всю жизнь мою,
Однажды задал мне вопрос:

– Прости, скажи мне откровенно,
Коль весь твой дом – сплошная ложь,
Зачем же ты живешь с изменой?
К чему с предательством живешь?

Он прав. Он абсолютно прав.
Ведь если быть принципиальным,
То глупо в мусоре банальном
Жить, счастье напрочь растеряв.

Пора! И все же как же так:
Годами в звании поэта
Я столько раз давал советы,
А нынче сам спускаю стяг…

И нет трудней, наверно, темы,
Ведь как-никак других учить
Намного проще, чем лечить
Свои нелегкие проблемы.

А впрочем, нет. Ведь дело шло
Давно к развязке. И решенье
В душе созрело и ждало
Лишь своего осуществленья.

Одно обидно, что не рань,
А поздний вечер смотрит в воды.
И жаль почти до слез на дрянь
Зазря потраченные годы.

Сомнений нет, что злая дрожь
Пронзает даже эти стены,
Всю жизнь взиравшие на ложь,
Хищенья, подлости, дебош
И бесконечные измены.

При этом мучило одно:
Что имя Лидия судьбою,
Бог знает прихотью какою,
Столь разным женщинам дано.

Одно – как горная вода
Звенит о маме, той, чьи взоры
С любовью, лаской и укором
Сияли мне сквозь все года.

Зато другая много лет
Хоть и звала себя женою,
Была холодной и чужою,
С такой бесчувственной душою,
Что и сравнений даже нет.

Мне скажут: «В чем тогда причина…»
Стоп! Понял! Сразу говорю:
Я все терпел во имя сына,
За эту глупость и горю.

Ведь где любви ни грана нет,
То все – и взрослые, и дети –
Страдают на земной планете
Наверно, миллионы лет.

И, накипевшись в душном мраке,
Я обращаю к миру глас:
Какие б ни велись атаки,
Не соглашайтесь, люди, в браке
Без чувства жить хотя бы час!

И в лжи, в неискренних улыбках
Не будет счастья, хоть убей.
Умнейте ж на чужих ошибках –
Свои намного тяжелей!

Коль есть большое – берегите
От лжи и пошлого житья.
А счастья нету – не тяните,
А рвите, беспощадно рвите
Вот так, как это сделал я.

Хотя и с большим опозданием…

Я окончил новые стихи,
Только в сердце – никакого счастья.
За какие новые грехи
Буду взыскан я «верховной властью»?

Вот она к машинке подойдет,
Вынет лист. Потом, за словом слово,
Трижды все внимательно прочтет
И затем произнесет сурово:

– Любопытно было бы узнать,
Кто эта загадочная дама,
Что тебя жестоко и упрямо
Столько лет заставила страдать?

– Нет, – скажу я, – что ты, дорогая!
Не меня, героя моего.
– Вот, вот, вот! Выходит, ничего
Я уже в стихах не понимаю?

Вон, смотри: в предутреннюю рань
Героиня над письмом склонилась.
Кто эта бессовестная дрянь?
И к кому душою устремилась?!

– Да пойми, что это же не я.
Просто людям вздумалось влюбляться…
– Я – не я и лошадь не моя?
Полно! Хватит, друг мой, завираться! –

И вздохнет загадочно и хмуро:
– Весь сюжетец для отвода глаз!
Я ж прекрасно знаю эту дуру,
Слава богу, видела не раз!

– Кто она? Откуда и какая?
Я могу поклясться хоть венцом!..
– А такая, милый, а такая –
С самым пренахальнейшим лицом! –

Я вскипаю: – Спор наш, как для рынка!
Ты же не больна и не пьяна!
– Не пьяна. Но если я жена,
То отнюдь не значит, что кретинка. –

И вот так мы можем препираться
Год, и два, и до последних дней.
Что мне делать с лирикой моей?!
И куда несчастному податься?!

Может, вправду, как иную веру,
Выбрать новый и спокойный путь
И, забросив лирику, шагнуть
В детскую поэзию, к примеру?

Только кто мне все же поручится,
Что жена, сощуря мудрый глаз,
Не вздохнет: – Задумал притвориться?
Я ведь знаю, кто эта лисица,
И встречала дрянь эту не раз!