Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Наш «Титаник» — «Адмирал Нахимов».
Что сказать? Сдаюсь.
Помнишь, как, причал слезами вымыв,
Плакал весь Союз?

Как трясло почтамт Новороссийска
И как был рисков
Стон висящих рядом или близко
Тех ночных звонков?..

Нелепость его конца
Мы вспомним, идя сторонкой, —
Отчаянного пловца,
Затянутого воронкой.

Лишь брошенный вниз венок, —
Ах, вы это так поймёте! —
Печален и одинок,
Всплывает в водовороте.

Снова уши
Заложило в эти дни.
Станет хуже —
Чаще воздуху глотни.

В этом вихре
Слёзы выбило из глаз.
Ты их вытри —
Ведь они не напоказ.

Всем известно с давнишних пор:
Если власть начала террор,
Непременно коснётся это
Замечательного поэта.

Ни за что не вернут семье
Обезглавленного Шенье
И расстрелянного Гумилёва…
Лишь с годами вернут их слово.

Пристрастие к трагедиям и драмам —
Привычная публичная судьба,
Когда по всем каналам и программам
Звучат повторно взрывы и стрельба.

Не следует из нового теракта,
Из чьей-то ужасающей беды
Устраивать подобие театра,
Рассматривать кровавые следы.

На закате взглянуть за окно,
Приобщась к уходящему мигу,
И, обратно идя, заодно
Взять из шкафа старинную книгу.

Сдуть с неё в золотой этот час
Слой едва накопившейся пыли
И задумчиво молвить о нас:
— Боже мой, как давно они жили!..

Уже сжимает сердце золотая
Вторая половина сентября,
Чеканная, а может быть, литая,
Своей печальной прелестью даря.

Ещё есть время до переворота,
Октябрьский не предвидится разбой,
Но начала осенняя природа
Разбрасываться жёлтою листвой.

…Потом я шёл знакомыми местами,
Где липы, смутно помня о былом,
Обрушивались целыми пластами,
Задетые нечаянным крылом.

Накрыли на стол для пинг-понга
За домом в вечернем саду.
Колбаску нарезали тонко,
Ещё притащили еду.

Какие роскошные яства! —
Консервы, картошка и лук.
(В преддверье возможного пьянства
Озноб, потирание рук.)

А зелень пахучая, с грядки
Едва поступила она,
С гостями приезжими в прятки
Сыграла, почти не видна.

В окрестных таинственных рощах
Совсем уже стало темно…
И брали стаканы на ощупь,
И пили сухое вино.

Возле церкви жмётся нищий люд.
В чём, скажи, причина их стоянья?
Всё так просто: эти люди ждут
Подаянья после покаянья.

Привычно предусмотренный размах,
Печально соблюдённый по старинке:
Пока все были на похоронах,
Три женщины готовили поминки.

Салат строгали, жарили блины
(Телячий студень загодя варили)
И, за собой не чувствуя вины,
О чём-то постороннем говорили.

Уже молодым
Знал Божие слово.
Он не был святым —
Был в свите святого.

Не граф и не князь,
Лишь небу обещан,
Он жил, сторонясь
Монахов и женщин.

Всходя на порог,
Вступая в обитель,
Он был одинок —
Почти как Учитель.

Часто в осень холодную эту,
Стоя дома один у окна,
Я куда-то всё еду и еду —
Тени мечутся вдоль полотна.

За окном штормовая погодка,
И над полем распластанных трав
Тучи низкие движутся ходко,
Будто встречный товарный состав.

Какие места! —
Простор серебристый,
И явно пуста
Дощатая пристань.

А наш теплоход
Со сдержанной мощью
К ней плавно идёт
Архангельской ночью.

Безлюдье… Зато
Куда торопиться? —
Не сходит никто,
Никто не садится.

Маяк помаргивает близкий —
Вот-вот дотянется рука.
Японский берег и английский,
И каждый — у материка.

Отчётливое уложенье
О правилах и о правах.
Левостороннее движенье
На тех и этих островах.

А что далёко друг от друга —
Им это, кстати, всё равно:
Земли единая округа
Объединила их давно.

В Париже парковка
Такая, что сухость во рту, —
Почти как швартовка
В ночном океанском порту.

Пристроить машину,
Кого-то чувствительно зля, —
Как втиснуть махину
Прошедшего мир корабля.

Мы, вправду, не боги,
Но всё-таки верим в успех…
В конечном итоге
Находится место для всех.

Близилось новое лето,
Тихой погода была.
Русское кладбище это
В Сент-Женевьев-де-Буа.

Чётко наставлена лупа:
Чья здесь беда и вина?
(Общеизвестные глупо
Перечислять имена.)

Собраны к высшему крову,
К скромному, впрочем, одру, —
Ясно, что не поздорову,
Точно, что не подобру.

Восемь женщин на длинном балконе,
Словно ласточки на проводах,
Снизу видятся как на ладони,
С розовеющим небом в ладах.

Кто б там ни был: жена ли, невеста
Или чья-то суровая мать —
Ни одна ещё с этого места
Не желает пока улетать.

Часть какой-то извечной приметы,
Векового заката деталь —
Неподвижные их силуэты
Дополняют бездонную даль.

Стемнело давно,
И скоро за ужин мы сядем.
Мне видно в окно
Старушечку с дочкой и зятем.

Бредёт, не ворча.
А сердце болит втихомолку,
Но нету врача
В посёлке и в жалобах толку.

Мне видно в окно,
Как их силуэты понуры.
Наверно, в кино
На станцию выбрались сдуру.

И вновь, погодя,
Лишь оцепенение скину,
Сквозь сетку дождя
Я вижу сутулую спину.

Насилуя мотор,
Не слишком в жизни петря,
Среди холодных гор
Вы лезли на Ай-Петри.

Внизу, по лону вод,
В своей безмерной лени
Полз белый теплоход
В ужасном отдаленье.

Закат почти потух,
И тень легла долиной.
Угадывал пастух
Мотора гуд шмелиный.

Ложились вновь и вновь
Закрученные петли.
Водитель хмурил бровь.
Вы лезли на Ай-Петри.

Не знали, в ресторан
Мечтая закатиться,
Чем вам за этот план
Придётся расплатиться!