Родной город
Город шумный и тысячеустый,
Он, куда б я ни шел, — впереди,
То о нем говорил Заратустра:
«Если нету любви, обойди».
Он своим многолюдством гордится,
Полстраны пожирает в обед,
Это он Вавилон и блудница,
И вместилище тысячи бед.
Тыщеногий и тысячерукий,
Он мильоноголов по утрам.
То его проклинали пророки
И клялись, что разрушится храм.
И, броски совершая шальные,
Я кляну его тоже в пути,
Но живут в нем такие родные,
Что нельзя мне его обойти.
Прилечу, обниму и растаю,
Сотню верст пробегу в суете,
А назавтра уже улетаю,
Соль обид унося на хвосте.
Твой дом большой парит
Над морем, под горою.
Здесь все благоволит
Печальному настрою,
И пьяненький народ
Здесь трется о перила,
Но это все уйдет,
И все нам будет мило.
Останутся — гора,
Айпетринские склоны,
Февральская пора,
Морской волны поклоны.
В рассказ ее влились
Две жизни, два мгновенья.
И темный кипарис —
Свеча поминовенья.
Молчи же, серый дом,
Приют сиюминутный,
Где я лечусь с трудом
От этой грусти смутной.
Ветра, туман гоня,
Откройте лес и гору…
Ты помяни меня,
Мой друг, в такую ж пору.
Осенний Крым пленительно хорош —
Природы ослепительная зрелость…
Мне этот день продлить бы так хотелось,
Но мы, как грозди спелые, — под нож.
Все налилось, плодов не оберешь,
Вокруг дерев — цветы в осеннем раже,
Жара и холод на пустынном пляже…
Осенний Крым томительно хорош.
Скажи, ну как мне кинуть рай земной?
Пожитки снова нехотя сбираю…
А море плещет, без конца и края,
В последний раз прощается со мной.
Скажи, куда ведут мои пути?
Иль путь земной сегодня на исходе?
Затем и умиление в природе,
И осень крымская — что золото в горсти.
Я, ночью горной разволнован,
Брожу в теснине у реки,
И сердца стук длинноволновый
Все рвется вдаль из-под руки.
О эти горные изломы,
О эти лунные моря!
Тоской полночного знакомой
Они томят меня зазря.
И каждой ночью, как впервые,
Я сердце слушаю свое —
Его упреки болевые
И ледяное забытье.
Но все я жажду убедиться,
И ожиданья одурь пью —
Жду, что вот-вот должно явиться
Что мне недодано в раю.
О эти горные изломы!
О эти лунные моря!
Тоской полночного знакомой
Они томят меня зазря.
Поблекли горы, гаснет дня краса,
Приблудный пес вернулся в дом с охоты:
Моей полулюбви, полузаботы,
Как видно, недостало и на пса…
Я с облегченьем скину этот груз,
Как сбросил на пути другие путы.
С чем до последней дотяну минуты?
С кем у последней росстани прощусь?
Кому оставлю память о себе,
О темной коже, шелковой на ощупь,
О подвигах добра, чего попроще,
О зле, что причинил не по злобе,
Романов кучу, ворохи бумаг
Да недотрогу, сладостного сына…
Идет к концу вторая половина,
К финалу мы спешим на всех парах.
Не придавай значения письму —
Его навеет грустная минута,
Когда захочешь верить почему-то
Томлению, мгновению — всему, —
Не придавай значения письму.
Не придавай значения словам,
Произнесенным шепотом, в истоме,
В восторге, на исходе, на изломе,
В тот редкий миг, что двум дарован нам, —
Не придавай значения словам.
Не придавай значения концу,
Он дан тебе для нового начала,
Чтоб ты восторг от муки отличала,
Ведь грусть тебе внезапная к лицу —
Не придавай значения концу.
Но в тишине прислушайся к душе.
Обретшие ее да возгордятся:
Какие в ней решения родятся,
В нездешнем этом хрупком шалаше, —
Ты в тишине прислушайся к душе.
А когда я уйду — вероятно, теперь уже скоро —
И неслышно ко мне подкрадется назначенный срок, —
Я оставлю тебе по наследству растрепанный ворох
Всех надежд неоправданных и непрочитанных строк.
Будут там — все найдешь — наша грусть и мужская беспечность,
Будут первых бесед и знакомства лихая пора,
Мимолетная боль и грозящая нам бесконечность,
И томительность сладкая Ялты, и белая наша гора.
Будет там и предчувствие той неизбежной разлуки,
Что на смену придет череде наших малых разлук,
Будут старых напевов и песен несозданных звуки,
Будет слово старинное, слово невнятное — друг.
И в осеннюю ночь черноморским дождем растревожен,
Ты гитару возьмешь, ты коснешься уснувшей строки
И увидишь, что наш разговор, как и прежде, возможен,
Что и в разных мирах наши души, как прежде, близки.
Хочу, любви не вымогая,
Прожить хотя бы полчаса.
Хочу, себя превозмогая,
Уйти в безлюдные леса.
Еще хочу, остановясь,
На годы эти оглянуться
И, уловив событий связь,
Отчаяньем не захлебнуться,
А в драном вретище до пят,
Через года таща вериги,
Перечитать сто раз подряд
Молитвы старые и книги,
Чтоб добрых дел незримый счет
Начаться мог в бору сосновом,
А с дальним полем небосвод
Сойтись и примириться снова.
Здесь жили вы, здесь я живу,
В заплатах плит мемориальных,
На этих улицах печальных…
Как знать, во сне иль наяву?
Здесь жили вы, кого люблю,
С кем я в сношенье непостельном,
В общенье грубо неподдельном…
Вход к вам в квартиры по рублю.
Вы все ушли, я ухожу
От кущ зеленых благодатных,
От строк и звуков богоданных —
Иду к другому рубежу.
Как дивно на живой крови
Сюжет замешан этой драмы…
Деревья, скверы, листья, травы —
Все шепчет мне: «Еще живи!»
Ах, осень — оловянная беда,
Как небо над горами нынче хмуро,
И дней неразличимых череда
Влачится безнадежно и понуро.
Ах, осень — ты проклятье для труда.
Сажусь за стол, и вязнут ноги в глине,
И убегаю в дождик, в никуда,
Вдруг оборвав строку на середине.
Ах, осень — обнищание дерев,
В пустом саду лишь стук тупой капели,
Как будто, ветра жалобы презрев,
Долины зелень горы оскопили.
Ах, осень — оскудение тепла,
Под вязью свитеров иззябло тело,
И радость златолистая ушла,
И все вокруг так грустно опустело.
Ах, осень — угасание мечты.
Суля попеременно то да это,
Среди разъездов, встреч и суеты
Зазря прошло стремительное лето.
Ах, осень — жизни грустная пора:
Я, как медведь на ледяном торосе,
Гляжу в свое веселое вчера,
А в сердце осень и в природе осень.
Ах, осень, что за охлажденье чувств:
В родную даль гляжу без ожиданья,
Не тщусь, не вожделею, не мечусь,
Не прихожу на прежние свиданья.
Ах, осень — ты предвестие конца:
Конец игре, труду и словопренью.
Я в предвкушенье близкого конца
Молюсь, и плачу, и учусь смиренью.
Ах, осень — осознания рубеж:
Коли не здесь, то где, в какой же дали
Ты все простишь, все наконец поймешь,
Небесной научившися печали.
