А мне бы только три листка бумаги,
Спокойствия, да чуточку отваги,
И - в мире слов - я тоже чародей!
Мичуринец, 22 августа 1966
* *
*
Также светят звезды
сквозь листву ночную,
Так же
под горою
верещат сверчки.
К тем,
кто жил здесь прежде,
разве я ревную?
Разве я не протянул бы
им
своей руки?
Но в такую ночь вот
быть один
хочу я,
Словно первый в мире
человек,
один,
Чтоб мечтою вольной
между звезд
кочуя,
Верить, что над ними,
я лишь
- властелин.
Б.Л.
Ты умер. Словно бы вдруг от дома
Мне отказал. Не зайти в твой сад!
А каждая ветка в нем так знакома,
Дойду до ограды, и - враз - назад!
Зачем, мой друг, ты меня обидел?
Вокруг чужие, а ты - родной.
Моими глазами ты солнце видел,
Твой разум вводил меня в Шар Земной.
Вот, лижет мне руку твоя собака,
Далеко меня провожает в лес.
Как будто чует тот знак Зодиака,
С которым ты в звездном саду воскрес!
Вот, под ногой гнилушка распалась...
Как ловко ушел от распада ты!
А мне с человечеством ждать осталось
Мгновенного действия пустоты!
Мичуринец, 11 июля 1965
* *
*
Пятнадцать лет!.. Отец, ответь мне, где - ты?
Чем дышит дух твой ныне, вне планеты?
В каких конструкциях витает гений твой?
Кого ты радуешь своею добротой?..
Здесь, на Земле, твою мечту земную
Исполнил я: не для себя живу я.
И вот еще: род продлевая твой
Я создал сына, и он горд тобой,
И мы с женой, пред Небом отвечая
За Человека, в нем души не чаем...
Я сознаю: пора! Дорога далека!
Все чаще я гляжу на облака
И, легкости напитываясь дольней,
Я не грущу, что скоро дух мой вольный
Не весь вмурованный в страницы бытия
Вслед за тобой умчу с планеты я...
Все правильно! Мой сын мечту мою
Исполнит так-же, как и я твою!
Дача, 8 августа 1966
* *
*
А если двадцать первого, в четверг,
Комета врежется в корону Солнца,
Все газы льдистые - вольфрам и стронций
И кадмий и уран, - как фейерверк,
Вдруг взрывом вырвутся из той короны
В простор Вселенной,
В лучистый вихрь вобрав триллионы ионов,
Поток частиц ионизированных, вдруг,
Домчится и до нас мгновенно,
Планету нашу заключит в свой круг,
Все атомы в пути освобождая,
- Чем нам грозит реакция цепная?...
А, пустяки! Нет, никакой не бог,
Мы - род людской - в ничтожестве своем,
Переступили логики порог,
И сами этот миг подготовляя,
Копили бомбы атомные...
Днем,
В четверг, окончится история Земная!...
Мичуринец, ночь на 17 октября 1965
ЛЕДОХОД
Небо вздувается гневной пучиной,
Темной, как в половодье река,
Словно большие, кровавые льдины,
Пенясь, на запад плывут облака.
Только прислушайся: гребнями плещут
Волны, к невидным кренясь берегам,
Льдины столкнулись, и шелест зловещий
Сухо проходит по ломким краям.
Солнце погасло в молочном тумане,
Черные с белыми - снег и вода,
Пятна сливаются, и не устанет
Омуты рыть ледяная гряда.
Ночь набегает, как черное пламя,
Слух напрягается. Воды звенят.
И с ледоходными облаками
Скрылась зима, и, змеясь чешуями,
Между очищенными берегами,
Звезды, как рыбы, глубины сверлят.
Волхов
Н А У Л И Ц Е
Лапландской варежкой витрина
Взяла меня за сердце вдруг,
И вдруг исчезли гул и стук,
Прохожие и магазины,
И я вступил в полярный круг
По мягкой белизне равнины.
И лыжный след о легком плене
Струной натянутой поет,
Хрустят копытцами олени,
Пугливо прыгая на лед,
От рук моих косые тени
Ложатся далеко вперед.
И я бегу, весну вдыхая,
И наконец беспечно рад
Безлюдью, холоду и маю
И розовым лучам...
"Назад!..."
Под грубый окрик, грязью смят,
Отскакиваю от трамвая.
ГОЛУБОЙ МЕЧЕТИ
I
Построена не в апельсинной роще,
Не у ручья меж потемневших скал,
И не был смугл нетерпеливый зодчий
И мудрого Корана не читал.
Над куполом не голубое небо,
Палящий зной не целовал мечеть,
Нет уголка, усталый путник где бы,
Прохладе рад, стал о Медине петь.
Нет... Над болотом, скованным цепями
Тяжеловесных, каменных громад,
Стоит одна, опутана снегами,
Пронизывающими Ленинград.
Чтоб тяжелей еще была разлука,
Над ней свинец опущенных небес,
И не услышать ей гортанным звуком
Пророненное: "Дарига-аттес"...
1922
II
И снова, снегам изменяя,
Как вор изменяет ножу,
О юге, мечеть голубая,
Молиться к тебе прихожу.
Дай коврик под ноги босые,
Чтоб я, распростертый на нем,
Увидел холмы золотые
И взрытый ключом водоем.
Склони полумесяц медяный,
И пусть минареты твои
Поют мне стихи из Корана,
Как в мае поют соловьи.
Мечту, омовенную пеньем,
Обнимет легко тишина,
Чтоб тополем, нежащим тенью,
Стройнее вставала она.
И полный твоею тоскою,
На улицу, в север, в снега
Я выйду, склонясь головою,
Как пленник под плети врага.
И пусть меня город чугунный
Морозом и гулом казнит
Хранит мою душу твой лунный,
Незыблемо выгнутый щит.
1926
НА ПАРОВОЗЕ
С тендера в топку, полено к полену...
- "Надо ровнее их шуровать!"
Кровью на лбу наливаются вены,
Пальцы дичают: ни сжать, ни разжать.
Льда наглотался проклятый ветер.
Мало ему по степям наглеть,
В будку забрался и шарит плетью,
Душу на клочья разносит плеть.
Искрами дышет круглая дверца,
Огненный пчельник лицо изгрыз,
Тяжко играть паровозному сердцу
С черною бездной: то вверх, то вниз.
- "Эй, подкидай, да побольше сразу!"
Голос механика слышен из тьмы.
Стрелка скренилась и так до отказа,
Эдак, пожалуй, взорвемся мы.
- "День-то сегодня который?" - "Сотый!
"Верно не будет уж станции нам?...
Рвется тревожный гудок по высотам,
Как надоел он приглохшим ушам.
И все стремительней, заиндевелый,
Летит паровоз, как взбешенный барс,
Стрелочником, видно, по пьяному делу
Пущенный вместо Москвы на Марс.
1921
А Т О М
Нам давно гордиться пора:
Все умеем мы делать сами.
Не беда, что мы слабы руками:
Броненосные крейсера,
Купола, что круглы, как гора,
И мосты поднимаем крюками.
На камнях и в сухой пыли
Выростает для нас пшеница,
В самых дальних углах земли
Маховик жужжа серебрится.
И летит через океан
Альбатросом аэроплан,
Вьются кабели под водой
И пласты угля под землей,
В тяжких домнах горит руда,
По степям бегут поезда,
И, кидаясь ветром с высот,
Под колесами скорость поет,
И пьянят человечью кровь
Злоба, золото и любовь...
Но постой, погоди, гордец,
Задержи похвальбу, пока
Ты в ладонь не собрал века
И не выжал из них, наконец,
Неделимое слово - то,
Что, как мед золотой густо,
Как металл каленый бело,
По вселенной бы потекло
И могло бы рушить миры
И могло б создавать миры,
Без машины и без рабов,
Без дневных, корявых трудов
И сияло бы словно свет,
Слово то, которого нет.
20-е годы
* *
*
Высокий мир великолепен,
Я полюбил вращаться в нем,
Но знаю: он ничем не сцеплен
С моим минутным бытием
Не называю я моими
Ни сны, ни вещи, ни звезду,
Непостижимо даже имя,
Каким крещен я на роду.
И хоть участвую в круженьи,
В тревогах дня, но лишь затем,
Чтобы людское подозренье
Меня не ссорило ни с чем.
И, может быть пространства, годы
Пророчат беды или мрак,
О приближении свободы.
Они дают мне тайный знак
1923
7.
* *
*
- Забыла я взять полотенце
В бассейн замечательный твой!
- Как вытереть Вас, эсселенца?
- Ты... вытри своей бородой!
- Но ведь борода, эсселенца,
Моя для массажа легка?
- Ну что ж! Помассируй коленцем,
Тебя ль мне учить, дурака!
Дубулты, 29 декабря 1971
* *
*
К стихотворцу - недотроге
Подошел сейчас я вдруг:
В поэтической берлоге
Медвежонок - сын и друг!
Посему, как критик строгий,
Мерю в нем и свет и звук...
Вдохновенный, без тревоги,
В нем играет чорт безрогий,
Глазки - фавна, ланьи ноги,
И не спрячут даже боги
От него своих подруг...
... Что-ж! Добро! В пути-дороги
Современнейшей эклоги
Скоро вырвешься из рук...
(Коль не влипнешь в руки многих
липких девочек-подлюг!)
10 мая 1972
* *
*
Я за эту бочку меда
Ночь с тобою пролежу.
Я за эту бочку меда
Нынче замуж выхожу.
У меня такая сила
Про запас от меда есть,
Что могу я хоть в могилу
На часок к тебе пролезть!
Что там будет, - я не знаю,
Может гроб переверну,
Но тебя к земному раю
