Александр Ступников - Комплекс полноценности

Единственная капля
И камень не продолбит,
И моря не прибавит,
И жажду не осушит.
Но
Может переполнить чашу,
И тогда
Случаются всемирные потопы,
И женщины рвут волосы от горя,
И старики поминки собирают
По некогда всесильным сыновьям,
Которые умели ненавидеть,
И в стаи собирались на рассвете.
И не считали каплю —
За глоток…

Ну, почему ты неосторожен?
Снова сказал то, что думал.
По рожам.
Вот и опять я — неосторожен.

Это запретно. А этак — положено.
И в разговорах пустопорожних
Бойтесь друг- друга
Шкурною кожей.
Вот и опять я — неосторожен.

Словно крадущий, взгляд настороженный.
В страхе живущий, дважды ничтожен.
Страх это нож. Лицемерие — ножны.
Вот и опять я — неосторожен.

Жизнь быстротечна. И невозможна,
Если извечно
Жить осторожно.

Мы законах, как в загонах.
О, стреноженные кони,
Если Бога нет в иконах,
То зачем они,
Иконы?

Не знаю я, где правда, где обман.
Я в жизнь пришел, хотя и не был зван.
И тридцать верст остались за спиной,
Как тридцать гнезд, разрушенных войной.

И тридцать зим за тридцать медяков
Меня держали в стае дураков.

Куда я торопился и зачем,
Когда есть одиночество ночей?
И, словно наказанье, благодать
Познать. Но ничего не понимать.

И тридцать разудалых молодцов
Вокруг из рожи корчили лицо.
И говорили: «Делай, как и мы».
А мне смешно: орущие — немы.

Незванный я, но все-таки не гость,
Поскольку мне родится довелось.
А утренний развеялся туман.
Не знаю я, где правда, где обман…

Чем короче память — дольше жизнь.
Некуда сбежать от укоризн.
Только, раскаляясь добела,
Прожитая сыплется зола.

Тихо растечется в никуда.
И темнеет талая вода
Вороньем, опухнущим от тризн.
Кто бы знал, что это тоже — жизнь…

Мы сами выбираем себе путь.
Из всех путей единственно возможный.
И повернуть назад уже не можем.
И вряд ли повернем когда-нибудь.

Я понял Истину.
А истина проста:
Голгофа начинается с Христа.

Сложить из дней дорожную суму
И разложить пасьянс из подаяний
Воспоминаний,
Словно заклинаний
Тех дней, когда остаться одному
Казалось равносильным наказанию.

Но вот рассвет, как прошлое, в дыму
По истеченью стольких разночтений
Вдруг придает значение —
Значению:
Тому, что оставаться одному
Не наказанье, а предназначение.

Не всякая одежка — по уму.
Не каждому лохмотья — по карману.
Но даже в забытьи самообмана
Не дай вам Бог остаться одному.

Не обещай, что будешь ждать —
Я всё равно об этом знаю.
И разве может быть иная
Любви земная благодать
И благодарность неземная.

Я знаю, рук моих тепло
Твои тревоги успокоит.
Вот прикоснусь к тебе рукою —
И расстояния стекло
Не запотеет слепотою.

Зачем так манит темнота
И что уводит от любимых
Мужчин — в неведомые зимы.
От тех, чьё имя никогда
С другими несоизмеримо?

Стрелой натянутого лука
В любви заложена разлука.

Цветасто поле
И душистей сад,
Возросшие из-под…
Навоза,
Которым, забросая,
Наградят —
Как самой благодатной из наград
Судьбы,
Где жизнь — поэзия.
А проза —
Её закономерный результат.

Когда дается жизнь взаймы,
Есть чувство странное вины
За то, что трачу.
И забираю, не воздав.
И снова путаюсь в счетах.
И меньше значу.

Но в утоление кострам
Есть свет прохладный по углам,
Как продолженье.
Он изначально и в конце.
И размывает на лице
Изнеможенье.

Какая странная игра:
Огонь подсвечного костра
Под образами.
Зажгу лучину на слезах
И обожжет огонь глаза.
И под глазами.

Но хохотнет в кустах сова,
И полоснет, шипя, трава.
И кто-то близко
Зрачок навета наведет
И, не умея бить навзлет,
Ударит низко.

И засмеется за спиной.
Ужели это всё со мной?

Можно Землю пройти по комнате.
Вы сегодня меня не трогайте:
Я побуду с отцом один.
Всё любимое им сам достану я,
А на кухне, почти стаканами,
Мама глушит валокардин.

Люди смерть принимают по- разному:
Одни сердцем, другие — разумом.
Только что значит разум, когда
Самый близкий, родной и проверенный
Человек твой уходит из времени
Ни во что. Ни за что. В никуда.

Я оглох. Потому что не плакал.
Я ударить хочу с размаха
Шар Земной по хребтине гор.
И во мне, боль и злость сливаясь,
Бьются в сердце. Но, улыбаясь,
Он глядит со стены в упор.

Боже, Господи или как ты…
Ну, в какую сбежать из Галактик,
Чтоб никто из «этих» не видел,
Как бездарно я разревусь.
Впрочем, мне и Галактики мало.
И в плечо упирается мама:
— Я с тобой. Я одна боюсь…

Я глуп. Глупее быть не может.
Меня моя душа тревожит.
С ней не согнутся. Не схитрить.
Ни индульгенцию купить.

Не стоит, видно, ни гроша
Моя проклятая душа.

На город вылилась весна.
И снег становится кощунством.
И девочки глядят с прищуром —
Им ночью явно не до сна.

У школьниц сумки трут плечо.
Они взрослей так, вероятно,
С претензией на элегантность
Или на кое-что еще.

Среди кромешной суеты
Стекла, бетона и металла
Так мало просто доброты
И непосредственности мало.

Но вдруг в толпе мелькнут глаза
И ими солнце заворожено,
Как-будто кто-то осторожно
Слова хорошие сказал…

Что кривда, как не правда наизнанку.
Дай руку, погадаю по руке.
Монету зажимая в кулаке,
Пророчит вдохновенная цыганка.

Росящий получает, что желал.
И продает. И снова покупает.
И стоит ровно столько, сколько знает.
Или не знает,
Думая, что знал.

Как будто судьи,
Кружит воронье.
Не обессудьте,
Каждому — своё.

Двуликая жалость
Во мне поселилась.
Одна возмущалась,
Другая молилась.
Одна, словно девка,
Нагая простынная,
Под утро издевкой
Бесстыдная стынула.

То вдруг обожженная,
То в меру скаженная,
Была в обнаженности,
Будто блаженная.

Другая саднила
И беды пророчиал.
И с болью роднила,
И ночью ворочала.

Жалеть — как обязывать
Себя перед совестью.
Как будто обвязывать
Другого над пропастью.