Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

По незримой дороге летит легконогий Мерани.
Черный ворон пророчит мне раннюю гибель заране.
Мчись, Мерани, вперед, не пугаясь безмолвья и шума,
вихрю скачки сродни вихретворного всадника думы.

Разорви этот воздух, разбей эту воду, развей эти горные кручи.
Жизнь мою ускоряй до предельной последней черты.
Не пытайся укрыться от знойного солнца и плещущей тучи
и меня не щади — я вынослив не меньше, чем ты.

Я покинул родных, и собратьев, и землю родную.
Этих лиц, этих гор никогда не увижу нигде.
На привале ночном, по родимому крову тоскуя,
я отдам свою тайну кочующей дальней звезде.

Весь остаток любви, всё последнее счастье и горе
я отдам на скаку возмущенно ревущему морю.
Мчи, Мерани, меня, не шарахаясь дикого шума,
вихрю моря сродни вихретворного всадника думы.

Прах мой нищий не будет схоронен на родине милой,
и его не омоет невеста прощальной слезой.
Черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу,
и ее занесет бесприютной могильной землей.

Кости странника дождь, равнодушно стекая, омоет,
причитать надо мною слетится одно коршунье.
Попирая судьбу, на земле не нашел ничего я —
лишь презренье одно к начертаньям пошлейшим ее.

Я умру одиноко, бог весть, на каком перевале.
Не страшит меня блеск упоительной вражеской стали.
Мчись, Мерани, вперед, не пугаясь злодейского шума,
вихрю смерти сродни вихретворного всадника думы.

Но она не закончилась, эта жестокая ссора.
Этот путь смельчаков я своим оставляю друзьям.
Я уверен, что вскоре, веселый, удачливый, спорый,
мой собрат пролетит по впечатанным в небо следам.

По незримой дороге летит легконогий Мерани.
Черный ворон пророчит мне раннюю гибель заране.
Мчись, Мерани, вперед, не пугаясь безмолвья и шума,
 вихрю жизни сродни вихретворного всадника думы.

Без особых забот —
будто нету задания проще —
мягко сел вертолет
на железную площадь.

Вдалеке от земли,
над каспийской колеблемой бездной,
неподвижно стоит
этот остров железный.

Поразило меня
то, что в царстве конструкций и стали
нас цветами живыми —
живыми цветами! — встречали.

Я видал не однажды
цветы на коврах и диванах,
и на клумбах цветы,
и поляны весенних тюльпанов.

Почему же тогда
немудреные ваши букеты
осенили меня,
как открытие новой планеты?

Как негаданно тут,
на расчетливо сжатой площадке,
вы растете, цветы,
словно бы в колыбели нешаткой.

Надо думать, тогда,
в те прошедшие годы, наверно,
не стояла вода
в этих влажных огромных цистернах.

Здесь нефтяник, в тот срок
без воды задыхавшийся тяжко,
получал, как паек,
может, даже неполную чашку.

Этой нормой дневной
привозной родниковой водицы,
обделяя себя,
успевал он с цветами делиться.

Он отсчитывал их
осторожно, с улыбкою хмурой,
капли этой воды —
словно капли целебной микстуры.

И, наверно, потом те ростки,
что пробились наружу,
он своим же платком
заслонял от жары и от стужи.

Пожилой человек,
удивленно, как будто парнишка,
я отсюда гляжу
на сквозные окружные вышки.

Над моей головой,
там, где облачко белое тает,
высоко-далеко
непоспешно орлы пролетают.

У меня на груди
(аромат ваш нестроен, но тонок)
вы уснули, цветы,
как доверчивый тихий ягненок.

Я с цветами стою,
попирая подножье стальное.
…Пушкин как-то сказал
величаво: «Кавказ подо мною».

Мне случалось не раз
(вроде не к чему тут запираться),
многоглавый Кавказ,
на вершины твои забираться.

Мне случалось видать,
как, пространство тревогой наполнив,
не вверху, а внизу
трепетало сверкание молний.

И о том еще речь —
это тоже со мною бывало! —
что и радуга с плеч
широко, как халат, ниспадала.

Но какой же поэт —
расскажите мне, все остальные,—
строфы песни слагал,
попирая опоры стальные!

Вдалеке от земли,
до отказа меня переполнив,
эти строки пошли,
догоняя друг друга, как волны.

Словно в творческом сне,
подчинившийся силе рабочей,
это Каспий во мне
усмиренно, но сильно клокочет.

Черное море сегодня тьмы первозданной черней.
Черная буря взыграла — страшная буря морей.

Штормом подъятые снизу,
выше скалистых громад,
пенные черные волны
в самое небо летят.

Это подводные тайны
с вечного дна поднялись
и с угрожающим ревом
ринулись в темную высь.

С дикой энергией молний —
недалеко до беды —
бьют о прибрежные скалы
снежные горы воды.
…Только лишь море взыграет, только сорвется волна,
словно сорвавшийся с места дикий разбег табуна,—

в бухты спешат пароходы,
в гнезда летят соловьи
и рыбаки выбирают влажные сети свои.

Чайки над самой водою мечутся, мчатся, кричат,
и у деревьев приморских смутно вершины шумят.

Вдруг небеса посветлели.
Средь затуманенных круч
первой вершина Ай-Петри
резко выходит из туч.

Ветер утих беспокойный.
Мирно рокочет волна,
и в успокоенном небе
тихо сияет луна.

Льет она в теплую воду
мелкий серебряный свет,
берег морской засыпая
сотнями новых монет.

…Здесь, на твоем побережье, в сказочном этом краю,
я бы хотел поселиться, жизнь подытожить свою.

Здесь, на твоем побережье,
воздух вдыхая морской,
славлю я мощное море,
ярость его и покой.

И, как орел одинокий,
сидя на гребне скалы,
слушаю пенье морское,
волны его и валы.

С шумной могучей стихией чувствуя дальнюю связь,
думаю я, что от моря жизнь на земле началась.
Долго любуюсь я морем, молча гляжусь в его гладь,
молча брожу побережьем, всё примечая вдали.
Жизни своей не жалея, рад бы ее я отдать
ради вот этой прекрасной, влажной приморской земли.

Отчетливо и сосредоточенно
я произношу одно слово: солнце.
И сразу же светлеют перелески и нивы, улицы и переулки.
Спросонья человек на кровати
почесывает свою волосатую грудь и сладко зевает.
Вот он промывает водой глаза,
чтобы глядеть на солнце,
и тщательно моет большие руки,
готовясь ими обнять землю.
А солнце уже трепещет в оконных стеклах,
и дымящаяся на столе миска
полна до краев солнечным супом.

Садись, человек, и неторопливо
ешь это солнце из круглой миски —
ведь тебе самому надо
целый день светить и светиться.
Вот дровосек берет пилу и топор.
Вот пахарь, начиная борозду, понукает лошадь.
Вот машинист влезает в кабину портального крана.
Вот токарь подходит к своему станку,
и горняки, пересмеиваясь, опускаются в шахту.
А вот каменщик, весело посвистывая,
кладет кирпичную стену;
вместе со стеной он поднимается выше и выше
и наконец заслоняет солнце.
Я не вижу тебя, небесное светило,
я вижу работающего человека
и утверждаю, что сейчас он больше солнца!
…Ты помнишь, солнце, как Маяковский
однажды пригласил тебя попить чаю
и ты добрый час проболтало с поэтом?
Если каменщик во время перерыва,
вымыв запачканные раствором руки,
пригласит тебя, солнце, с ним пообедать,
не гордись и не чванься — спускайся на землю.
Ведь у нас почти что все люди — поэты.
И каменщик этот самый уже построил
большую поэму домов и улиц.
Отпробуй его честного хлеба,
поговори с ним о стройке и свете.
Я уже вижу, как вы оба сидите на кирпичах,
с аппетитом едите хлеб
и запиваете его холодной водою.
Гляжу я на вас и не могу ответить:
кто из двоих светлее и ярче —
солнце или человек работы?