Лязгая, двери закрылись за мною.
…Время загнало всё это в кавычки
Между отчаяньем и виною.
Всё отболело, развеялось дымом,
Точно и не было слов раскалённых.
…Вдоволь тогда наглотались беды мы,
Двое птенцов, смешных и зелёных.
Думали мы – не получим спасенья,
Да и спасаться уже не хотели.
…Вторники шли, четверги, воскресенья,
Таяли дни, мелькали недели,
Время рвалось из темницы на волю,
Веры взрывались, хлеба дорожали.
…Ну а тогда, задыхаясь от боли,
Мы вдоль вагонов с тобой бежали.
Знаешь, всё это немного похоже
На огонёк догорающей спички.
Вот и асфальт на платформе такой же.
Но я не выйду из электрички.
1992, январь
Что осталось от них? Лишь цепочка следов
На слепящем бескрайнем снегу.
Убежали во тьму, в мир хохочущих льдов,
И смеялись они на бегу.
Там их ждёт мёртвый камень, слепая стена
И бушующий чёрный костёр.
Там им скажут: резинкою их имена
Сам Господь в Книге Жизни затёр.
А Господь не стирал их. Он молча глядел,
Как они убегали во тьму,
Как барахтались в тине заманчивых дел,
Как в лицо усмехались Ему.
И бледнело лицо, и катилась слеза
По щеке. Но молчали уста.
А над синей землёй не гремела гроза,
Но лежала тень от Креста.
Он не мог их вернуть, потому что любовь
Ни отнять, ни купить за рубли
Невозможно. И знает об этом любой.
Кроме тех, что по снегу ушли.
1992, март
А в том, что всё на свете связано,
По-моему, таится жуть.
Вот помнишь: мы стоим под вязами,
Я за руку тебя держу.
Но в чём причина этой лирики,
Кто нам устроил этот путь?
Быть может, фермер из Америки,
Родившийся когда-нибудь
Лишь потому, что ночью молния
Ударила в горящий дуб.
А в результате всё же вспомнил я
Про свой больной дырявый зуб.
И в этом зубе – вся гарантия
Того, что через триста лет
Седой профессор хиромантии
Возьмёт на Сириус билет,
После чего откроет форточку,
Чтоб воздух в комнате был чист -
И в Костроме уронит в торт очки
Солидный бывший коммунист.
А где-нибудь в чужой галактике
Взорвётся новая звезда -
И школьники ходить на практику
Уже не будут никогда.
Тебе не страшно? Или думаешь,
Что связи никакой и нет?
…Тогда, взлетев, сорви звезду мою
В слепой холодной вышине.
1992, март
Поверь, мой друг, не кончена игра,
И нам на переплавку не пора.
У нас ещё осталось кое-что.
…А беды утекут сквозь решето,
Сквозь сито времени в ночной туман,
В твой ненаписанный пока роман,
В мои стихи, в раскрытое окно…
И даром что на улице темно -
Мы видели с тобою дивный свет,
Который зажигался в голове
И в сердце. Так чего же нам теперь
Бояться пересудов и потерь?
Ещё коснёмся пальцами луны
И вылечим стихами злые сны,
И пробежим по утренней траве,
И скажем лесу дальнему: "Привет!"
И много будет всяких тёмных игр,
Но ты не бойся их, мой грустный тигр.
Поверь – мы только начали ещё,
Нам без толку за левое плечо
Смотреть. Там ничего пока и нет -
Ни призраков, ни яблок, ни монет.
Но впереди – небесный окоём!
Как думаешь, осилим путь вдвоём?
1992, март
Эпоха бешеных дождей,
Пылающего света,
Когда умчались по нужде
Хозяева планеты…
Когда кругом огни, дымы,
Спасаться не пора ли?
А мы с тобою в эти дни
Малину собирали.
Когда все резались вокруг
Осколками идиллий,
В прищуре глаз, в сплетеньи рук
Мы силу находили.
Что согревало? Лишь свеча
Да рыбные консервы.
Спросили мы: "Который час?"
И Бог ответил: "Первый…"
1992, апрель
Только белое пятнышко света,
Только лодка в тягучей воде.
И уже не нужны нам ответы,
Мы уже никогда и нигде,
Мы за гранью. И это не страшно,
Только скучно, как в пошлом кино,
А точнее, смешно и неважно.
И осталось нам только одно:
Только белое пятнышко света,
Только лодка в пустынной ночи -
Вот и всё… Но похоже, что это
Он и есть – огонёк той свечи,
Той, в которой ни боли, ни зла нет,
Что когда-то горела в руке.
…Лодка. Волны. И белое пламя
В тишине. В темноте. Вдалеке.
1992, апрель
Ну что ж, мы снова за столом.
Бокалы тонкие полны.
Беду отправили на слом,
И даже сладили со злом,
Текущим со слепой луны.
И были песни, шутки, смех,
И чай, и плюшки, и пирог…
Вот только посреди потех
Так больно вспоминать о тех,
Кто уж не ступит на порог.
О тех, чьи комнаты пусты,
О всех потерянных в ночи.
Без них и белый свет постыл,
И в наших чашках чай остыл,
И только боль в виске стучит.
И мы молчим. А к нам в окно
Глядит жестокая луна.
Мы с нею сладили давно.
Но отчего же так темно?
Что нам осталось? Имена.
1992, май
Горячие губы июньских ночей
Шептали тебе: "Ты ничей!"
И словно ответ на невольный вопрос -
Лиловые всполохи гроз.
И ты просыпался в предутренней мгле,
Где капли воды на стекле
Сливались в слова: "Ты нигде и ни в чём!
Ты разве не понял ещё?"
…И, вестники утренней жёлтой жары,
Звенели ещё комары,
А в небе уже полыхала заря -
Без толку, без цели, зазря.
И таяли дни в суете, в духоте,
Звучали слова, да не те,
Которых ты ждал, а другие слова.
Болела от них голова.
Ты помнишь то время? Не помнишь? Ну что ж,
Должно быть, расплавилась ложь.
…А губы июньских безумных ночей?
Всё это по части врачей.
1992, июнь
Что написал бы на воротах я,
Когда б в моей душе ворота были?
(Я душу иногда изображаю
Старинным замком с башнями и рвом).
Не собираясь быть оригинальным,
Я написал бы очень древний лозунг:
"Оставь надежду, всяк сюда входящий,
Отсюда нет уже пути назад…"
Из этих узких пыльных коридоров,
Где со стены глядят портреты предков,
Из танцевальных залов и покоев,
Из подземелий, складов и дворов
Тебе не выйти – это невозможно,
Поскольку таково устройство замка.
…Хотя, конечно, этого не зная,
Ты можешь пробовать хоть сотню раз.
Но сколько бы ни делал ты усилий,
В какие бы пещеры ни спускался,
В какие бы ни бегал измеренья,
К каким бы дальним звездам ни летал -
Всё тщетно! Впрочем, ты не замечаешь,
Что у тебя есть старый этот замок.
Но хочешь ли того или не хочешь,
Но ты живёшь в стенах моей души.
А если эти странные модели
Тебя расстроили – не огорчайся.
Мой замок – это бред, мечта, причуда.
Для глаз твоих он только зыбкий дым.
…Но знаешь, если у тебя найдётся
Подобная воздушная игрушка,
Ты мне оставь там комнату иль угол.
О большем я уже и не прошу.
1992, сентябрь
Нет, я не выйду всё равно
Из этой роли:
Я только чёрное пятно
На белом поле.
Я лишь огрызок, я зола,
Я корка хлеба,
Я только дым – но тяжела
Душа для неба.
Несёт по воздуху давно
Мой сгусток боли.
Я только чёрное пятно
На белом поле.
Я обгоревшая трава,
Я мокрый ветер,
Мне утренняя синева
Уже не светит.
В тот час, когда ещё темно,
Я выбрал долю:
Я только чёрное пятно
На белом поле.
А что за гранью ждёт меня?
Чего я стою?
Я – отблеск синего огня
Над пустотою.
Вам это старое кино
Крутили в школе,
В той самой, где всегда темно,
На белом поле.
1992, ноябрь
Хитра как сатана, как смерть стара,
На чёрно-белой плоскости игра.
Сочится свет из ржавых облаков,
Да только вот не видно игроков.
Едва заметны в сумрачной дали,
Таятся в страшных замках короли,
А вот, друг другу пытками грозя,
Неискренно смеются два ферзя.
Глупы, победоносны и сильны,
Всех топчут разноцветные слоны,
А злые старцы в образе коней
Колдуют, хрипло кашляя во сне.
И снова в тот же бой, за рядом ряд,
Идут шеренги пьяные солдат,
Забывших всё, готовых умереть,
Но получить обещанную треть.
Масштабы-то какие! Цифры лет
Наращивают времени скелет,
А мили протянулись между звёзд,
Как чей-то цепкий исполинский хвост.
