Если возможности артиста использовали умно и культурно, опасность превращалась просто в выразительность. Вот премудрый Михаил Швейцер пригласил его в свой шедевр (посмотрите!) «Бегство мистера Мак-Кинли» (1975) в роли уличного певца. И Высоцкий, уже «наш Высоцкий», тот, к которому мы и привыкли, прекрасно справился с задачей сыграть «человека вообще», без национального клейма.
Потом Высоцкий будет у Швейцера в «Маленьких трагедиях» пушкинским Дон-Гуаном, и тоже – премило справится и с испанским колоритом, и с поэтическими ритмами. А в прелестном фильме Александра Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» Высоцкий сыграет человека даже не чужой национальности, а – чужой расы. Вообще какого-то инопланетянина, чудо ума и доброты, свалившегося в петровскую Россию.
Примета большого актера – исключительная вера в предлагаемые обстоятельства, и Высоцкий существовал в роли «без зазора». Но, заметим, никаких современников он больше не играл никогда. Главным его свершением стал Жеглов, миф о воине Справедливости, а последним временем, когда эта Справедливость могла торжествовать на русской земле, – это, ясное дело, война и сразу после войны. Дальше всё загажено, включая преданный и проданный шестидесятниками воздух свободы и радости.
Высоцкий не был современником своих современников. Так, как он, никто не жил и не мог жить. Даже поэты. Внутреннее пространство Высоцкого, тот мир, куда он смотрел своими огромными глазами, мало общего имело с теми крысиными норами, которые размещены внутри подавляющего большинства людей.
Он об этом своем мире здешним обитателям рассказывал – как там, у него на родине, воюют, как любят, как поют… Злосчастные калеки долго еще подпевали-подвывали ему, покачивая больными головами.
Высоцкий был настоящим Вестником, Ланцелотом с гитарой вместо щита и меча. Кино кружило вокруг да около Высоцкого, с интересом и подозрением, «откусывало» по кусочку. И все-таки выявляло и высвечивало этого героя. Крайне опасного чужака, вызывающего бешеную любовь, зависть и ненависть.
А «своим» он не был никому, даже детям, женам и друзьям. К «своим» он ушел после смерти.
(Надеюсь…)
201315 августа, в день двадцатилетия со дня гибели Виктора Цоя, по всем каналам ТВ прошли фильмы о нем и записи его концертов. А чуть раньше, на выборгском фестивале «Окно в Европу», был показан фильм Рашида Нугманова «Игла. Ремикс» – обновленный вариант его знаменитой ленты «Игла». Так что же, действительно «Цой жив»?
За эти двадцать лет Цой новых песен не пел, а журналисты оригинальнее не стали, так что говорилась всё та же пошлая жвачка про «последнего героя», шагнувшего из разбитого авто прямо в бессмертие. (Чувствовалось, что журналисты сильно уважают певца за гениальный пиар-ход с автокатастрофой.) А Нугманов (давно убывший во Францию) напрочь выпал из русского контекста. Для его подновленной видеочепухой «Иглы», которая хороша сама по себе как документ своего времени и не нуждается в «ремиксах», здесь нет аудитории. Тем не менее смотреть на Цоя, отдыхая от приевшихся телевизионных физиономий, было приятно. Он не надоедает. Вспомнилась молодость, середина восьмидесятых, когда хорошее настроение было – годами…
Я – человек из той публики. С 1985-го по 1990 год я кричала и подпевала в развалившихся «домах культуры» потрясающим ребятам, которые тогда вышли – а точнее вырвались – на сцену. Бойцы «красной волны русского рока» пришли похоронить обветшавшую лицемерную империю и начать новую жизнь. Это было настоящее войско, и быть тогда с ними в зале – означало участвовать в великой битве.
Воины русского рока, фантастически талантливые, поразительно быстро развивались творчески, за год выдавая столько песен, сколько другим хватило бы на всю жизнь. Бренчавшие в подвалах в один момент собирали стадионы. Мальчики из квартирных тусовок превращались в героев, призванных изменить порядок вещей и спасти свою землю.
Виктор Цой в этой битве не был ни последним, ни единственным героем. На рок-фестивале 1985 года никто бы не опознал в изящном подвижном мальчике, одетом, кстати, в красную рубашку, будущую «черную звезду» с таинственным глухим голосом пророка. Всего через два года на сцену ленинградского Дворца молодежи вышел тот Цой, которого ждали-поджидали судьба, смерть и слава. Из неопределенно-симпатичного восточного личика прорезался чеканный лик. Голос зазвучал ниже, глуше, значительнее, будто шел к нам сквозь длинный подземный ход. Изысканная летящая диагональ профиля, грация черной пантеры, поразительная фотогеничность… А красной рубашки уже быть не могло – красный цвет отошел к Косте Кинчеву, и «алисоманы» были видны в городах за версту по соответствующим шарфам и дикому взгляду. Именно в творческой полемике с Кинчевым и «Алисой» сформировался канонический стиль Цоя – черный силуэт, статичность и трагическое бесстрастие в противовес буйству красного, театральности и бешеной энергии Кинчева. «Мы вместе!» – зажигал Костя. «Все говорят, что мы в месте, все говорят, но никто не знает в каком», – усмехался Цой. Он был младше Кинчева в реальности, но в творчестве оказывался как будто старше, опытнее, без горячечных иллюзий. Будто знал, что погибнет в бою. Через много лет повзрослевший Кинчев великолепно споет цоевскую песню «Я ждал это время – и вот это время пришло», с глубоким уважением к павшему товарищу-бойцу…
Такой быстрый, как у Цоя, творческий рост возможен только в здоровой, насыщенной творческой среде, когда люди зажигаются друг от друга, когда есть настоящая конкуренция, подлинная борьба за аудиторию. Когда у тебя справа «Алиса», слева «Наутилус», впереди «Аквариум», позади «ДДТ», а вокруг еще восемь-десять талантливых коллективов с мощными лидерами (Гарик Сукачев, Петр Мамонов, дядя Федор Чистяков, Майк Науменко!) – тут не расслабишься. Не вылезешь, как сейчас, с одной-двумя песенками морочить народ. И такой плотной, воодушевляющей среды сейчас нет нигде, ни в одном виде искусства. Это было только тогда и только с этими ребятами.
Ведь «красное войско» русского рока было разбито, разгромлено. Ужасающее количество могил – там, где бурлила жизнь, где кипело настоящее творчество. Такое впечатление, что ребята своими криками и заклинаниями разбудили подземные силы, которые их же и уничтожили. Первым пал провозвестник «времени колокольчиков» гениальный Башлачев. Вторым – Цой. И – пошло-поехало…
«Следи за собой – будь осторожен», – предупреждал себя Цой, но сам осторожен не был. Резкая смена образа жизни, когда вместо бренчания по квартирам человек начинает вести тяжелое существование профессионального певца, да еще в условиях самодеятельного шоу-бизнеса, оказалась губительной. Смерть Цоя была еще и предупреждением о несбыточности надежд на новую светлую жизнь после похорон империи. (Как смерть Сережи Бодрова в 2002 году предупредила о черной катастрофической сути «гламурных» нулевых годов.) И всего через пару лет русскую песню накрыло мутной уголовной волной чудовищного «шансона». Все сделалось настолько мерзким, слова так опошлились, а фигура певца стала такой дешевой, что нынешним вечно хихикающим юношам и не представить себе, что можно выйти на сцену в 25 лет и спеть своими словами, гордо и спокойно, о любви и смерти – высоко подняв голову.
Но ведь было, было! Мальчик из Купчина, самоучка, «пэтэушник», как презрительно говорили тогда, одетый в жалкие обноски, которые он носил с неподражаемым достоинством, в глаза не видевший настоящего рок-концерта, – развился в самобытного, безупречно стильного артиста, у которого могло бы быть полнозвучное будущее. Эх, куда деться от этого вечного русского чувства полынной горечи на губах, ощущения несчастья, неудачи, прерванного полета! Если бы Цой был жив, если бы все ребята того времени были живы – насколько иначе выглядела бы наша культура, да и наше общество. Но Цой умер, вот в чем дело. И тогда, 15 августа 1990 года, мы не сочиняли приторных легенд про красивую смерть последнего героя, а тупо ревели и выли от горя и отчаяния…
Потом стали жить дальше.
2010Должен ли актер быть умным?
Вышла в свет книга дневников Ролана Быкова (1929–1998), выдающегося актера и режиссера, главного радетеля детского кино в отечестве. «Я побит – начну сначала!» – так озаглавлен солидный том, подготовленный к печати вдовой мастера, Еленой Санаевой.
Это лицо никогда не надоедает. Губы вроде улыбаются, брови удивленно приподняты, а в глазах – море-океан, чего там только нет, в этих глазах вечного скомороха! «Должен ли актер быть умным?» – записывал Быков, готовясь, наверное, к какой-то статье или выступлению и на вопрос отвечая всей своей жизнью. Ничего не должен актер, кроме как хорошо играть, но когда талантливый актер умен – это чудо и счастье.
