— Нет смысла. Далеко не убегу, ты поймаешь. А даже если и получиться, то жизнь без тебя — не имеет смысла!
— Так-таки и не имеет смысла? Да что ты!
— Адриан… нет, не стоит. Убей меня. — Опустив голову вниз, длинная чёлка скрыла лицо, что позволило закусить ему губу до крови, и сказать эти слова: — Ведь ты оказался прав. Я встречался с Катей… лгал тебе… каждый день…! Прости.
Спокойно выслушав, Балановский лишь усмехнулся. А где же гнев? Разве не он ранее готов был проломить череп «возлюбленному» за то, что тот «врал ему в глаза», а сейчас — ничего?.. Быть того не может! Но не… не истина ли ускользнула из рук?
— Знаешь, ты очень часто стал плакать. При мне, — аккуратно беря за подбородок и поднимая на уровне своего лица (пришлось изменить своё положение — сесть на пол), ласково убирая лезущие в глаза волосы назад, проводя нежно по щеке большим пальцем, размазывая слёзы.
— …
— Почему тогда не признался?
— Испугался твоей реакции.
— Считаешь, я способен на убийство?
— Я… не…
Почувствовав ложь, Балановский свободной рукой сжал ему горло, лишая воздуха на десять секунд, громко отсчитывая…
— Только правду. — Отпуская.
Откашлявшись, Воробьёв еле качнул соглашаясь головой.
— Да, считаю.
— И сейчас ты думаешь, что из-за твоей лжи я сделаю это с тобой?
— Да.
— А как же наша «любовь»? Все эти прожитые вместе годы? Они ничего не значат. Для меня?
— Мне хотелось бы верить в то, что это не так…
— Но ты не веришь?
— Я не верю.
— Если для меня они ничего не значат, что насчёт тебя?
От этого вопроса Фёдор грустно засмеялся — а действительно, что насчёт него? Как же всё странно и слишком непонятно. В данный промежуток времени.
— Я люблю. По-прежнему сильно. И хоть ты не веришь в это, — беря его руку и прикладывая к груди, — но это сердце бьётся только ради тебя одного. Если решишь, что пора прекратить механизму работать, я не стану сопротивляться, ведь без тебя я — никто. Затворник, сидевший в тёмной комнате, ничего не желающий и не верящий в что-то подобное, как влюблённость, симпатия. Но ты дал мне взглянуть на мир новым взглядом; теперь это… не столь важно.
Выслушав, блондин тяжело вздохнул; его не устраивало, что всё подошло к концу так… стремительно. Безусловно, финал подкрадывался — ближе и ближе, но думалось, что последний аккорд оттянут будет на неделю, а то и две, при удачно складывающихся обстоятельствах. Увы.
— Сейчас уже ничего не важно, кроме одного.
— …кроме одного.
Адриан начал сокращать небольшое расстояние между ними, приближаясь к губам, но Фёдор опередил, поцеловав быстрее, отдав, безусловно, главенствующую роль. Последнее соприкосновение губ. Прощание. В долгий путь!
<p style="text-align:center">
***
Настанет новый вечер, полный скорби и слёз. Но если бы хоть один благородный прохожий знал наперёд исход, ринулся б непременно спасать человека, оказавшегося в беде. Дело чести, жизни и смерти, но произошедшее, так просто, даже опрометчиво, унесло с собой в могилу тайну сего инцидента, оставив лишь голые факты, перефразируемые на свой лад тонкости обстоятельств. «Холодный» по форме некролог ляжет в руки простого обывателя, и не будет там сказано о бешеном биение сердца, готового вырваться из груди; расширенных от страха глаз, в которых застыл чистый ужас, намертво приковавший посмотревшего в них; непреодолимого желания, воплотившемся в отчаянной в борьбе за свою жизнь; душераздирающего вопля — а следом, невозвратности; падания — отзвука «ломающегося тела», раздробленного под тяжестью массивных колёс. Рёва и скрежета останавливаемого транспорта, выбегающих из разомкнувшихся дверей случайных пассажиров, на чьих лицах застанет буря эмоций — от интереса (что произошло? что это было?), до понимания, в последствии сменившемся на глубокое и, быть может, даже, искреннее сожаление. Мало кто будет плакать сейчас — человек чужой, неизвестный, но стоит рассказать о нём — фотография, имя-фамилия — всё станет ясно, в первую очередь, для родственников. Тем, кто когда-то знали, но не могли даже предположить, что так стремительно оборвётся жизнь.
<p style="text-align:center">
6 — В новое начало без тебя
<p style="text-align:center">
Руки дрожат, ноги подкашиваются. Из губ доносятся обрывчатые фразы: «Не может быть…», «Нет-нет, это неправда…» — естество пытается в первую минуту отрицать выбивающую из колеи новость, до последнего веря, что это, быть может, шутка?! Но разве о таком будет шутить человек, стоящий пред тобой с потерянным видом, желающий поскорее уединиться, дабы никто просто-напросто не трогал — и не нужно ни утешений, ни проявления заботы, ни «понимания», а простого человеческого одиночества.
— К-как такое могло произойти?.. — найдя в себе силы, спустя пару долгих молчаливых минут, поинтересовалась Екатерина, перечитывая раз за разом белый листок бумаги, на котором было ясно, но в укороченном виде написано: «Фёдор Воробьев, двадцатиоднолетний юноша, в восемнадцать сорок был найден мёртвым под колёсами поезда. Оказавшиеся свидетели на месте происшествия, не способны дать точную оценку произошедшего. Машинисту нечего добавить, кроме того, что будь юноша виден на горизонте, он, безусловно, начал бы останавливать поезд. <…> В связи с этим, после долго расследования, эксперты пришли к выводу, что причиной стала неосторожность Фёдора Воробьёва при переходе одной площадки на другую. Запнувшись об шейку рельс, упал вниз лицом. Следом, потеряв сознание, физически не мог услышать надвигающуюся опасность». — Не верю, нет, это какая-то ошибка!