— Это правда, Кать…
— Но… только две недели назад он… а сейчас! Ох… — она заплакала, упав на пол и ударяя отчаянно кулаком по нему. Это ведь… знать человека, возможно, не так хорошо, как хотелось бы, но всё же иметь какие-то о нём сведения, а потом вот это — ошарашивает. И очень сильно, особенно восприимчивых к ранимости людей.
— А сейчас его уже нет.
— Это я во всём виновата… если бы знала, что так произойдёт!
— С этого места поподробнее. Ты ведь знаешь, в момент смерти меня не было рядом с братом. Я, более-менее придя в себя, хочу всё-таки выяснить — правда ли экспертное заключение, или могло быть что-то ещё? — подходя и ободряюще кладя руку ей на плечо, безучастно выдал Адриан.
Девушка, в свою очередь, сжав его пальцы, пролепетала, что ей надо прийти в себя, и попросила двадцать минут побыть в одиночестве, чтобы как-то начать разговор, и при помощи парня смогла встать, направившись в ванную комнату, заперевшись машинально в ней.
При другом исходе, будь истинная правда другой, можно было пытать её допросами, не позволяя такой вольности. Но Адриан всё знал — да и как ему быть не в курсе дел, если это он стал причиной торможению механизма, выйдя из воды сухим — никто его не обвинил, да что там, даже не упомянул! Поразительная штука жизнь — помогает там, где её не просят.
Однако, не смотря на лицемерие, Балановский, не до конца осознавая ещё исход, в тот день (когда вместо уже живого Фёдора было что-то лишённое человеческого вида, пропущенное через катящиеся колёса), был подавлен. Кричал, бил посуду, рвал на себе волосы, смотря в зеркало — смеялся, а потом, кулаком, не морщась, разбивал, не ощущая боли, а только больший азарт, и саднящую боль глубоко внутри. Спасался от галлюцинаций, но всё было без толку — агонии полный вопль постоянно звучал где-то рядом, а поворачивая голову, видел ясной картинкой Воробьёва, тянущего руку, молящего о помощи — и во мгновении! — пробегающий поезд. И никого, лишь сменяющиеся дома, улицы, люди… неизвестно, как он в таком состоянии смог доползти до квартиры.
Спустя день стало немного легче. Истерика прошла, но пустой взгляд всё равно был направлен на потолок, рождающий до истязающей муки образы, теперь недосягаемые более, оставшиеся где-то там, в прошлом.
Фёдор — мертв.
Фигура была убрана с доски, как он и хотел.
Не совсем.
Да, действительно, он выражал много раз эту аморальную мысль, воплощая её и на реальных актах, правда, не столь глобальных, но более ощутимых в плане физического насилия или словесных оплеух. Порой не знал, зачем оскорблял — кровь горела, хотелось больше увидеть страданий на лице; иногда избивал — а после (он всё же человек!) испытывал совестные приходы, но недолгие, отступающие после нового разговора с Фёдором — ведь тот принимал всё это, не жалуясь. А раз так — то почему бы не продолжить?.. Однако в идеале не так всё это ему представлялось — Воробьёв сам приведёт себя к этой грани, а коли струсит, то Адриан просто задушит, случайно, под аффектом, но по честности фактов — во вменяемом состоянии. Не будем забывать, что он хороший актёр, возможно, психопат, умеющий анализировать, находя выход из безвыходной ситуации. Как было пару лет назад с родителями, с которыми разошёлся во мнениях. И уже сам не помнит, что конкретно стало причиной, просто захотелось избавиться от них — повозился с тормозами, отправив тех в последнее путешествие. Конечно, вся неправильность поступка пришла уже после, но до этого ведь не переваривал всей своей загубленной душой их. Так и здесь — ненавидел, но немножечко любил, верил и пытался понять, на чьей Фёдор стороне, — собственническое желание преобладало, но промежутки времени дали понять, что не такой уж «братишка» и «верный», каким хочет казаться, сближаясь с Катериной; всё это было выстроено Адрианом в плане оборота только каких-то установившихся собственноличных стандартов, забывая, что не машину, не животное — перестройка, инстинкты — а живого человека, который способен менять свои интересы, образ жизни, рассматривает. В этом его и эгоцентризм — всё для себя. Он хочет чужого падения, подчинения — он добивается. Кто прекословит — уничтожает.
— Прости, Адриан, немного задержалась, — осторожно проговорила Катя, вернувшаяся в гостиную, садясь в кресло напротив него, сразу же опуская глаза в пол.
— Ничего.
— Я ведь там сказала, что виновата в этом, да?
— Было дело.
— М-м… не совсем так… то есть да, я виню себя за то, что не смогла его спасти, а ведь он, скорее всего, чувствовал себя в этом мире лишним.
— Абсурд.
— Не перебивай, пожалуйста, — с мольбой попросила Катя, откидываясь назад, а дождавшись кивка, продолжила: — Вина в том, что не увидела его депрессивную наклонность. Люди, «живущие в компьютере», страдают непониманием со стороны окружающих. Они боятся заговорить с ними, как-то открыться, а мои проявления в его строну только ухудшили ситуацию. Я была изначально ему чужим человеком, хоть он и знал, что по факту являюсь твоей девушкой, но всё равно не мог подпустить ближе, чем на вытянутой руке…
И рассуждала она ещё о многом: о школьном воздействие, непонимании со стороны родителей, считала, что всё о нём знает, говоря о каком-то другом человеке, а Адриану было смешно всё это слушать. И вот оно, осознание: она его совсем не знает, но пытается дать ещё оценку, ну не потешно ли?.. А отсюда приходит понимание, в основном ошибочного суждения самого парня — что если он заблуждался на её счёт и видел то, чего на самом деле не было, как и она сейчас, произнося слова, разнящиеся с реальными фактами?
— Ч-что такое? С тобой всё в порядке? — увидев, как лицо парня вытянулось, а сам он, схватившись за грудь, стал улыбаться по-безумному, не на шутку перепугалась за его состояние (он ведь потерял дорого человека!); моментально подбежала, обнимая. — Всё хорошо, — успокаивающе гладя по голове, — всё будет хорошо. Я с тобой. Я тебя не брошу.
