«Увенчанный лаврами» А. Ю. Борхов и маленькая Оля Ливеровская.
Самое удивительное, что охотник он был страстный — охотился смолоду, как позволяло свободное время, — но очень узкий. Знал только охоту с подружейной легавой, стаивал на вальдшнепиной тяге, не знал охоты с гончими, совершенно не понимал никакой следовой охоты, скажем, по пороше, или на лисиц с флагами, не бывал на глухариных токах.
Наши семьи подружились, и Андрей Юрьевич с Серафимой долгие годы все летние каникулы проводили вместе с нами. Вообще — тут я сделаю маленькое отступление — наша семья в силу каких-то причин привлекала другие семьи, и они, так же как и Борховы, начинали кочевать вместе с нами по красивейшим — и в первую очередь, конечно, охотничьим — уголкам. Постепенно этот кочующий лагерь становился многочисленней, — скажем, на Селигере из деревни Заплавье, где остановилась наша компания, в озеро выходили четыре большие парусные лодки. В Новгородской, Псковской, близко под Ленинградом, на Карельском перешейке, — где мы только не были! Похоже было на слетевший рой, многочисленный, дружный. Любопытно, что весь этот рой в конце концов привился около красивого озера Городно, в деревне Домовичи, Новгородской области. Прошли годы; мало того, что вместе с моей семьей в этой деревне перебывало гораздо больше ста человек, самых различных, но и половина домов оказалась принадлежащей нашей компании. Обдумывая причину этого, пришел к выводу, что первоначально объединяющей была охота, я же фанатик этой страсти, потому наша семья оказалась центром этого роя.
Андрей Юрьевич, хотя был старше многих в компании, быстро сошелся со всеми, особенно с молодыми. Сколько веселья, оживления он приносил с собой! Одновременно и житейский опыт. Из уст в уста со смехом передавались у нас «правила Борхова»: «Если ты попал под следствие, — молчи, ни в чем не признавайся, помни, что ты знаешь гораздо больше, чем допрашивающий…» Мы знали, что совет не умозрительный, а из опыта. Еще в царское время Андрей Юрьевич был два раза арестован за участие в студенческих демонстрациях, якобы в составе эсеровской группы. Сидел недолго.
Другое, несколько циничное, правило — а молодежь ценит такую категорию — звучало так: «Берегите ваших жен, не сообщайте им о своих случайных отклонениях от супружеского долга».
Для охотничьего образования Андрея я в первую же весну после нашего знакомства взял его на глухариный ток. И ему не удалось сразу взять глухаря. Когда же он, счастливый, возбужденный, держа в руках красавца глухаря, встретился мне на просеке, заявил: «Не знаю, Леша, пойду ли я еще на глухариный ток, ведь после этой охоты надо сразу по крайней мере на месяц уехать в сердечный санаторий».
Следующая совместная наша охота с ним была, так уж сложилось, на Дону. Две наши семьи по рекомендации моей сослуживицы Ещенко, доцента кафедры истории партии, добрались до станции Кантемировка и в городе Богучаре попали буквально в объятия ее родителей. Не забыть, каким украинским борщом нас угощали: ярко-красным, раскаленным, содержащим, видимо, все ингредиенты щедрой хохлацкой земли. А красочные рассказы пожилого хозяина дома, механика местной мельницы, тоже не забудешь! Скажем, такую фразу: «Я был у себя на работе, а в это время крестьяне под видом бандитов заняли город Богучар». Чувствовалась направляющая рука дочери.
От Богучара мы ехали на волах. Сухая, выжженная степь, жара. Возница на вопрос Андрея: «Скажите, лес у вас есть?» — гордо ответил: «Эге, есть целых три леса!» Надо было видеть расстроенное лицо Андрея — попал в место, где лес учитывался в штуках. Галиёвка — чисто украинский хутор, большой, протянувшийся вдоль Дона. Вверх по течению — меловые горы; ниже, после двух поворотов, знаменитая ныне шолоховская станица Вешенская.
Жили мы хорошо, весело. На хуторе полнейшее изобилие овощей, всяческих фруктов, бахчевых и, конечно, кур, уток. С питанием было чрезвычайно просто и дешево. Каждое утро уходили на пески через старицу на берег Дона: я с малюткой Ольгой на плечах, Борхов с парусиновым шезлонгом, грудой каких-то вещей, провиантом и непременным гамаком. Гамак подвешивали между двумя осокорями. Серафима возлежала на нем целый день, строго держа лицо в тени, чтобы не загореть и не облупиться. Андрей освоился с местом и хуторянами быстро, уверял нас, что нет ничего проще украинского языка, щеголял «синенькими», «красненькими», называл арбуз кавуном, тыкву гарбузом, говорил, что картошка «дрибненька».
Отлично мы жили на хуторе Галиёвка. Страдали только от мух, которых приходилось выгонять в открытое окно, махая простыней, от блох, что несметно водились на земляном полу, и театральных условий уборной: во дворе невысокая загородка из тальниковых прутьев — человек исчезал, когда сидел, и появлялся, когда вставал.
Запомнилась первая охота. Сначала — переправа через Дон, совершенно удивительная: идешь поперек русла по дну, вода по грудь. Торопись — идет пароход! Через минуты по тому же месту, только вдоль реки, пройдет корабль, груженный телегами, лошадьми, коровами, тюками и бесчисленными пассажирами. За Доном несколько вильменей — так называются поросшие водорослями озерки (видимо, отголосок старославянского «ильмень»).
Охота не задалась, была трудной. Пришлось бродить по густым зарослям телореза по пояс в воде. Через десять — пятнадцать минут наши ноги, проколотые сквозь брюки иголками проклятого растения, кроваво покраснели и горели огнем. Пришлось срочно выбираться. У Борхова кряковая, у меня чирок.
Ровно через год, день в день, как раз в открытие охоты — жили мы с Андреем в это время на хуторе в новгородской глуши, — у него с утра температура сорок; хорошо, что рядом мой отец, врач, определил лихорадку и дал хину. Через день и у меня — сорок. Тяжелая была болезнь. Отец объяснил, что это оттуда, из тех самых вильменей.
Старел Борхов — старела и его собака. У него был английский сеттер сине-крапчатый (точнее, трехколерный) Бонар. Он был большой мастер своего дела, работал с анонсом (то есть докладывал о найденной дичи). Проделывал это с большим удовольствием, что можно было определить по выражению его пегой морды, когда он осторожно выходил из леса, чуть пригибаясь, и ложился у ног хозяина. Андрей говорил: «Бонечка, отлично! Покажи, пожалуйста». И мы, приготовив ружья, шли за собакой, иногда довольно далеко. Из многих виденных мною анонсирующих собак он отличался тем, что рассчитывал темп своего движения: не пропадал из виду и не заставлял хозяина бежать. Ближе, ближе — и вот он на стойке: «Тут они, стреляйте, только, пожалуйста, без промахов».
Однажды на привале приготовили мы рогульки для костра, принесли в котелке воду — все готово для чаепития. Появляется Бонар, подошел и лег. Возник спор: мне показалось, что он пришел не пустой, с докладом, а Юрич не видел, как он подходил, и решил, что Бонюшка просто хочет отдохнуть. Сели позавтракать. Когда погасили костер и собрали вещи, Бонар сразу повел нас за собой — он-то знал и помнил, с чем пришел. Кончилось все весьма удачно: выводок крупных, взматеревших тетеревов в то время, когда его нашел Бонар, тоже собрался на отдых и далеко не отбежал.
