Кошка, которую за дальнейшими событиями назвали Мамкой, пока что прижилась. Кроме еды, у неё было два занятия: вылизывать свои худые, длинные лапки и вылизывать Басю. По обвисшему животу было очевидно, что Мамка недавно окотилась, однако котят поблизости не нашлось; быть может, их утопили. Материнские чувства, как и молоко, сохранились неприменёнными. Насильно кормить кого-то кошка не сумела бы; любить было проще. Местан от чужой нежности отказался. Бася же был до того удивлён вниманием Мамки, что поначалу не успел высказать ей своё недовольство, а потом было поздно. Кошка вылизывала его при всякой возможности. Пёс был в пять раз больше своей мачехи и, кажется, стыдился такой заботы. Негодуя, Бася наказывал Мамку за чрезмерные лобызания. Грыз её, придавливал к земле, скрёб лапами, рычал в её приближении. Кошка терпела грубость и продолжала уход за псом. Засыпали они вместе. Курицы, проходя мимо будки, удивлённо поглядывали на странную парочку.
К бабе Тине заходили Марина и Хавида. Женщины подолгу говорили, повторяясь, ругая и тут же прощая мужей, вспоминали прошлые годы. Потом Марина гадала по следам кофейной гущи; чаще обещала хорошие свершения; Хавиде предрекла скорую любовь. Та, замужняя, рассмеялась, потом сплюнула.
Туран привёз мясо и молоко. Брат Хиблы содержал скотный двор и по давнему договору менял у Валеры свои продукты на рыбу. Так было дешевле для обоих. Свежее мясо Даут уложил в ткань, затем — в корзину с малыми, едва различимыми ячеями; уцепив к верёвке, опустил в колодец — внимательно удержал в сантиметре под поверхностью. Так, в холодной воде, оно сохранится до сентября. Другие куски были выложены в апацху для просушки. Сушёное мясо, пересыпав фасолью, хранили в высоких кувшинах.
Соседи угостили Кагуа тремя поспевшими дынями, каждую из которых нужно было нести в двух руках.
— Хороши ягодки! — смеялся Амза.
Прочее в садах только готовилось созреть. Киви были твёрдыми, покрытыми грубым ворсом. Мандарины казались тесными зелёными кулачками; висевшие на двух ветках рыжие плоды могли обмануть стороннего человека; они остались с прошлого года — внутри иссохли и для еды, конечно, не годились. Грецкий орех, росший меж дворов и никому лично не принадлежавший, пока что был зелёным. Амза и Заур раскололи несколько орехов и в удивлении обнаружили, что там, в липком соку, лежал скукоженный зародыш; руки покрылись чёрным налётом. Поморщившись, юноши потом улыбнулись — от разбитых скорлупок к ним поднялся знакомый коричневый запах.
По курятнику вился ахардан[12]. Зелёный, он был до того кислым, что, попробовав его, можно было заболеть желудком. Кизил, любимый плод бабы Тины, оставался красным, но Амза им пренебрегал; те слишком вязали — юноше казалось, что рот его разбух и сморщился.
Инжир в Лдзаа рос лишь в редких дворах, и нынче было лучшее время для его сбора: часть съедали сразу, остальное — сушили.
Бзоу пропал. В последнюю неделю июля он ни разу не подплыл к братьям Кагуа. Такое случилось впервые. Даут отказался рыбачить удочкой и вместе с братом плавал в соседние бухты — высматривал афалину.
Иногда в километре от берега вместе с чайками появлялись дельфины, но был ли среди них Бзоу, Амза не знал.
— Не мог он просто так забыть обо мне. Не верю, — шептал юноша.
Когда Бзоу не объявился третий день к ряду, братья Кагуа подумали о плохом. Стали уплывать всё дальше от сетей — просматривали скалы. Говорили с другими рыбаками.
Вечерами Амза плавал один. Убирая вёсла и покачиваясь на волнах, он рассматривал море, в глубине потемневшее, а на поверхности блестящее последним дыханием солнца. Порой юноша склонялся через борт и негромко звал:
— Бзоу! Бзоу!
Дельфин не объявлялся. Прождав так до темноты, Амза чувствовал, что тревога сменяется раздражением. Ударял веслом по воде и кричал:
— Бзоу! Где тебя шакалы носят!? Бзоу!
Быстро грёб вперёд, потом отчаянно табанил, разворачивал лодку; бил по кормовой скамье, пинал брезент; ругался.
— Рыба, ты, безмозглая! Вот кто…
Сказав это, юноша рассмеялся, но тут же вновь погрустнел; нужно было возвращаться.
— Не переживай ты так! — улыбалась Хибла. — Что за глупости? Валера, скажи ему!
Валера кивнул, но промолчал. Амза вяло ковырял вилкой хачапури. От гречки с сельдью он вовсе отказался. Бася попрошайничал в ногах, однако хозяин не замечал поскуливающего и машущего хвостом пса. Мамка лежала посреди веранды; приходилось через неё переступать. Местан ходил вдоль изгороди из турецких часиков; лениво поглядывал на говоривших людей.
— Подумай сам, — Хибла продолжала уговаривать сына к спокойствию, — ведь должна быть у него своя жизнь! Может, он жену нашёл. Семью, наконец, наладил; теперь у него другие заботы. Накупался, надурился, хватит! Не век же ему с тобой баловаться…
— Кстати, — толком не прожевав, сказал Валера. — Ты это… С чего ты взял, что он вообще мальчик?
Вопрос этот всех удивил. За ним была тишина; слышно только, как в апацхе трещит костёр. Амза, подумав, приподнял плечи; пожелал всем хорошей ночи и ушёл в комнату. Отец Кагуа не обиделся, зная в таком поведении настоящую грусть.
Амза спал дурно. Просыпался; выходил ночью из дома; представлял Бзоу, думал об армии. Прежде юноша никогда не выезжал из Абхазии. Вспомнились рассказы Даута о Чите.
Дельфин не появлялся уже семь дней, когда Амза, выйдя по утру на берег, понял, что тот исчез навсегда. Бзоу нашёл среди сородичей лучших друзей, уплыл с ними в лучшие края. Молодой Кагуа надеялся, что афалина вернётся следующим маем. «Только меня здесь не будет». Амза не позволял себе воображать смерть дельфина; лишь изредка вспоминал безвольное серое тело на галечном берегу. «Зачем он тогда выпрыгнул из моря? Или его заставили? Но кто?» В этих вопросах была боль.
«В этом — жизнь. Мне и так повезло дружить с ним три месяца. Будет о чём рассказать внукам. Только, поверят ли они?»
Выставив обе сети, братья дрейфовали. Амза лежал на дне, прикрыв лицо тряпкой. Даут рыбачил. Облака белели, подобно только что снятому сыру. С гор опять донеслись отзвуки далёкой грозы. Медузы ютились в заливе, и баба Тина обещала дождь.
— Смотри! — крикнул Даут.
Амза, вздрогнув, приподнялся — лодка расшаталась от резкого движения. Это был Бзоу. То заныривая, то выскакивая из воды, он приближался к рыбакам. Отсюда на блестящем теле дельфина были хорошо видны тёмные точки глаз и чёрное пятно дыхала. Вскоре афалина, не останавливаясь и распуская по морю волны, промчался мимо рыбаков. Амза рассердился.
— Ах, ты! — крикнул он и прыгнул с лодки.
Бзоу переворачивался, вскидывал голову, шлёпал хвостом, подплывал к юноше, носом упирался ему в грудь, нырял, подталкивал друга снизу, потом прятался; принялся выпрыгивать высокими дугами.
