Василий Терентьевич взбежал на бугорок, выпрямился, долго смотрел на луга. Телогрейка и брюки на нем — в лохмотьях, заросшие до неузнаваемости щеки запали. А глаза блестят радостно.
— Шабаш, ребята! Сегодня телят накормим, а завтра… завтра снегу не будет!
В окружении мальчишек к Василию Терентьевичу подошел Семен Николаевич, спросил:
— Сколько дней вы так старались?
— Как вышли из Кедрачей. Две недельки, в общем…
Ребята уже привыкли к тому, что Семен Николаевич все шутит, но в этот раз не услышали шутки. Он попробовал отжать полы своего бушлата, но неожиданно и порывисто наклонился к Грише-младшему, сильно подхватил его под мышки, поднял над головой и восторженно проговорил:
— Эх вы, людишки-муравьишки! Ведь вам в пионерском лагере надо быть! В Артеке!
Гриша ящеркой вывернулся из рук бородача.
— Муравьишки, а спасли ведь стадо! — вставил Василий Терентьевич. — Честное слово, спасли! Ура ребятам!
Испугался, метнулся прочь от дружного многоголосого «ура» пролетавший над лугом сокол, на Цепёле откликнулось эхо. Всех охватило озорное веселье, и Гриша-младший картаво заприпевал, прыгая по поляне, выбивая каблуками брызги:
Мы не давом шли,
мы телят спасли…
Остальные ребята тоже не могли стоять так просто, бросали вверх шапки, приплясывали, приговаривали:
Мы телят спасли,
холод-снег перенесли…
Неяркое теплое утро незаметно перешло в сверкающий звонкий день, и уже сам день начал притухать, блекнуть, клониться к ночи. Что время идет к ночи, по солнцу трудно определить — здесь, на Севере, оно даже в июне не поднимается высоко. Об этом напомнили как-то сразу притихшие птицы, закрывшиеся, как бы ушедшие в себя цветы марьина корня, синие тени, исчертившие полосами дальние склоны гор. Телята и кони уже не жадничали, неторопливо месили ногами разжиженный снег, выбирали травку помягче. И вот наелись, стали ложиться.
— Не-ет, так не пойдет! — забеспокоился Василий Терентьевич. — Земля сырая, холодная, чего доброго, обезножат!
Ребята теперь только тем и занимались, что поднимали телят, а они все ложились и ложились.
— В сарай их! — скомандовал Василий Терентьевич. — Хватит на сегодня!
Наташа с Ниной варят прощальный ужин — утром геологи уйдут. Жирный суп из свиной тушенки бурлит и пыхтит в ведрах на красном железе «теплушки», будоража аппетиты. Некоторые ребята уже держат в руках кружки и котелки. Наиболее терпеливые и любознательные окружили Семена Николаевича, расспрашивают про все самое интересное.
— Это, конечно, неплохо насчет вертолетов пастушьих, — соглашается он. — И телевизор походный для такого дела не мешает…
Семен Николаевич сидит у самой печки раздетый до пояса, просушивает свитер. Мальчишки восхищаются его атлетической мускулатурой, которая так и играет при каждом движении на витых руках и бугристой спине. Рядом — Малышок. Он тоже снял рубаху, выпячивает худую грудь…
— Конечно, легче будет пастухам с техникой, — повторяет геолог, встряхивая на жару свитер. — Пошли не туда телята — ты на вертолет — и за ними. Облетел, заворотил…
На куче полешков, ближе других к Семену Николаевичу, — Гриша-младший. Он не сводит с геолога глаз и не пропускает ни одного его слова. Шибко все это интересно — и про вертолеты, и про технику всякую. Значит, верно Натка говорила…
— А правда, что к нам сюда прилетит вертолет? — выбрав минутку, спросил Гриша.
— Правда.
— А можно тот, который прилетит, переделать на пастуший?
Семен Николаевич озадаченно поскреб бороду.
— Это, братец, надо узнать у летчиков. Вот прилетят — и спросишь. По-моему, можно!
— Вот бы здорово! Тогда бы никуда отсюда не поехал!
В эту ночь Гриша-младший долго не мог уснуть: все думал, как переделать вертолет на пастуший, где там поставить экран телевизора. Многое было непонятно. И непонятно, наверно, потому, что на вертолетах Гриша никогда не летал, а телевизоры видел лишь на картинках — их нет пока в селе.
Несколько раз мальчик приподнимался, хотел кое-что выяснить у Семена Николаевича. Но тот лежал далеко, и ползти к нему через спящих Гриша не решался.
«Ну ладно, утром все расспрошу», — загадал и натянул на голову одеяло.
Утром, когда Гриша проснулся, геологов уже не было. На столе лежал пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, на пакете — записка:
«Ребята, здесь письма. Как будете дома, унесите их на почту. Счастливого полета!»
Не было в избушке и Василия Терентьевича: ушел, видать, провожать геологов.
— Ух, проспал! — досадливо почесал Гриша затылок. Подбежал, заглянул в окно.
Мимо плыли клубчатые пряди тумана. За ними то видно было изгородь у сарая, то не видно, и Гриша с минуту всматривался в эту завесу, под которой вилась к изгороди тропинка. Нет никого, ушли.
— Проспал! — горестно повторил Гриша.
Обулся, вышел на улицу. Возле дома бродил по луже в новых сапогах Петя. Осматривал глянцевитые голенища, любовно хлопал по ним ладошками. На лавке у стола сидел Миша Калач.
— Давно ушли? — опять о своем начал Гриша.
— В шесть или семь, — неопределенно ответил Петя, продолжая разглядывать сапоги.
Гриша присел к Мише Калачу, обидчиво напомнил и ему:
— Уж не могли разбудить!
Миша не ответил. Он наблюдал, как Петя «плавает» по луже.
— Не промокают? — любопытствовал Миша.
— Хоть бы капля! Вчера весь день в воде, сегодня…
— А я вот как знал, что мне эти придется донашивать, — сказал Миша и стал разуваться. — Все клеил, клеил за Витьку…
Стянул один сапог, сунул в него руку. Портянка с ноги сползла, и Петя с Гришей увидели на пятке у Миши большой волдырь.
— Что у тебя?
— Мозоль, не видите? Подкладка там мешается.
Петя сдвинул белесые брови, прикусил губу. Подошел ближе, еще раз посмотрел на Мишину мозоль и тоже стал разуваться.
— Скидывай другой сапог!
— Зачем?
— Скидывай, раз говорят! — и, не дожидаясь, когда Миша проморгается, надел его заклеенный сапог.
— Будешь носить новые, они не трут…
Было еще рано, но солнце уже выбралось из-за гор, обрушило потоки дымных лучей на луга. Туман заволновался и, редея, потянул в скрытую от солнечного света долину Цепёла. Там он устоится и в полдень всплывет над Кваркушем новым облаком. Так и рождаются здесь облака.
День начинался блеском, птичьими песнями, звоном ручьев.
Вышли из домика и Нина с Наташей. Прежде чем сесть, Наташа провела пальчиком по скамейке — нет ли чего мазучего — и лишь после этого осторожно присела, поддернув на коленках брюки.
