газели Морра, а единственный источник света — слабый мерцающий огонечек зажигалки для сигарет, или когда еще более редкостное животное, окапи, никак не хочет приходить в себя после общего наркоза и не реагирует на вводимые противоядия. В подобных ситуациях Антонио Луис был и остается для меня идеалом — другом Номер Один.
Хотя в глазах непосвященных операции над экзотическими животными могут показаться куда более утомительными, нежели аналогичные операции над домашними, это не всегда так. Я вспоминаю годы своей юности, проведенные за операционным столом в клинике на Милнроу-роуд в Рочдейле — там мною были сделаны сотни операций, в основном собакам и кошкам, иногда кроликам. Сказать по совести, с ними столько же возни, и отнимали они у меня не меньше нервной энергии, чем сегодня гориллы или дельфины. А если я сейчас провалюсь, то, во всяком случае, меня не ждет нервотрепка в виде выяснения отношений с разочарованным владельцем какого-нибудь Фидельки или Феликса.
Мы с Антонио Луисом прогулялись по милому, старомодному зоологическому участку городского парка близ приморской набережной Барселоны и остановились поглядеть на самца косатки — пухленького и блестящего, как надувная резиновая игрушка, — который был теперь как огурчик. Я наблюдал его в последний раз, когда он был жестоко покусан дельфином-самцом. Хотя пострадавший мог перекусить обидчика пополам одним ударом своих могучих челюстей, он предпочел вести себя согласно заповеди «Если тебя ударят по правой щеке, подставь и левую». Когда я осмотрел косатку, то обнаружил, что она была сплошь покрыта неглубокими укусами. Хотя ни один из них сам по себе не был серьезен и не вызвал заражения крови, потеря крови из множества ран в сумме оказалась значительной и привела к серьезной анемии. Это была некая разновидность китайской казни «смерть от тысячи порезов», перенесенной в дельфинийский мир. Изувеченный гигант лежал тише воды ниже морской травы, плавником не пошевелив в свою защиту. У меня не возникало сомнений, что подобное «непротивление злу» кончится скорой смертью для жертвы, если сейчас же что-нибудь не предпринять. Невзирая на отчаянные протесты дельфина-обидчика в виде громкого визга и щебетания, я в тот же день отсадил его в другой водоем, а сам занялся исцелением несчастного болеутоляющими средствами и гормонами-анаболиками, фаршируя ими его ежедневный рацион из селедки и макрели. Вот так-то — за милой улыбкой бутылконосого дельфина, которую мы находим такой обаятельной, может скрываться хищное намерение.
Когда мы подошли к большому обезьяннику, то увидели, что там полно народу. Зоопарк явно стремился превратить электроэякуляцию животного, которым он так гордился, в сенсацию для прессы. Было решено, что операцию я буду проводить не в ветеринарной клинике, а перед окнами обезьянника, через которые публика обыкновенно наблюдает Снежка за исполнением его семейных обязанностей. Стол, покрытый зеленой тканью, был окружен легкими платформами для телекамер. Это был в буквальном смысле слова операционный театр — в роли декорации выступали капельницы, кислородные баллоны, каталки с инструментами, газовые машины и всасывающие аппараты.
— Прямо цирк какой-то! — воскликнул Антонио Луис, когда увидел всю эту массу журналистов, фотографов и киношников, плотным кольцом окруживших залитый светом операционный стол.
А позади всей этой сгоравшей от нетерпения толпы гомо сапиенс, образовывавшей партер и амфитеатр, на «галерке», прижавшись носами к бронированному стеклу, рядком сидели на корточках самки с детенышами, заинтригованные столь возросшей активностью сородичей, одетых в тряпки вместо шерсти. Снежка, конечно, нигде не было видно. Он находился в своей опочивальне и не знал, что его ждет укол летающим шприцем.
Согласно намеченному плану, мы погрузили его в сон дозой кетамина двойной крепости (у нас есть фармацевт в Йоркшире, который специально по нашему заказу концентрирует этот бесценный анестетик). Затем шестеро дюжих смотрителей, обливаясь потом, понесли его по коридору на носилках к толпе. Впереди шествовали два стража порядка, свистками и дубинками расчищая путь могучему альбиносу, которых лежал на своих носилках, точно халиф, отправляющийся в последний путь. О, какой тут поднялся шум и гам! Созвездия вспышек полыхали, точно фейерверки; толпа колыхалась, как морские волны, — каждый индивидуум стремился протиснуться поближе к спящему гиганту. В нагретом воздухе, становившемся все горячее от раскаленных ламп и массы людского тела, стоял стон от непереводимых выражений, по большей части на каталонском, но все же можно было различить и кастильские «коньо», «мьерда», «иха де пута» [10]. Непрекращающийся шум делался все более оглушительным.
Мы с Антонио Луисом, шедшие позади носилок, неожиданно оказались оттертыми, так как алчущая сенсаций толпа тут же замкнулась позади последних двух носильщиков и отрезала нас.
— Сакреденундонделярис! [11] — проревел мой спутник. Я слышал это псевдоиспанское выражение еще мальчиком по радиопрограмме Дика Бартона, и оно мне так понравилось, что я научил ему Антонио Луиса при первой же нашей встрече. Дурной пример заразителен, и теперь мой друг повторяет его при всяком удобном случае.
— Пожалуйста, пропустите нас. Мы ветеринары, — проорал я над сотней затылков.
Снежок лежал на столе без присмотра. Представьте-ка, вдруг что-нибудь случится — язык ли заблокирует ему дыхательное горло, или начнется тахикардия!
— Ради всего святого, пропустите нас! Я английский ветеринар, — повторил я. Бесполезно. Все глаза и уши были сфокусированы на величавом главном персонаже драмы, который возлежал навзничь, выставив на обозрение публики свое фальстафовское, словно накачанное пивом брюхо; его морда цвета лепестков абрикоса была на удивление безмятежна.
И вновь мой друг Номер Один пришел на выручку! Коль скоро публика, отделявшая нас от пациента, ни за что не желала расступиться, он решил больше не полагаться на увещевания. Антонио Луис не только классный ветеринар, но и баскетболист международного класса. Увидев в толпе крохотную брешь, он ринулся туда, потащив меня за руку. Влекомый находчивым другом, я двигался, наклонив голову, сквозь сыпавшиеся на мои голени пинки.
Грохот барабанов, звон кимвалов — как они были бы здесь уместны, потому что, когда мы появились «на сцене», мы чувствовали себя скорее клоунами погорелого цирка, нежели врачами, которым предстоит провести ответственную операцию. Не обращая внимания на крики: «Доктор! Пожалуйста, позвольте сфотографировать вас возле его головы!», «Доктор! Покажите штучку, которую вы вставите ему в задницу!» — Антонио Луис проверил состояние жизненно важных функций пациента, а я занялся обследованием его гениталий. Здесь у меня все было в ажуре. Тут и мой партнер кивнул, показывая, что пульс, дыхание, время наполнения капилляров и тоны сердца в норме. Я смонтировал электроэякулятор и опробовал подачу пульсирующего тока. Как раз в этот момент энтузиазм журналистов и папарацци достиг своего апогея — более всего интересовали их анатомические подробности.
— Позвольте
