Кормили ребёнка молочными кашами. Хибла вспоминала сказки, вечерами заставляла и прочих домочадцев участвовать в повествованиях.
— Она ничего не понимает! — говорил Амза. — Маленькая ещё!
— Она чувствует; абхазский ребёнок должен с рождения слушать предания отцов. Когда тебе был год, ты любил слушать про Афырхаца и Абрскила. Не всё понимал, но всегда радовался их удачам и возмущённо махал кулачками, если их предавали.
— Да… — Амза, улыбнувшись, качнул головой.
— Так вот, — обратилась Хибла к Ляле, — знаешь ли ты, почему у голубей лапки красные? А? — Женщина пальцем коснулась носа девочки; ребёнок ответил смехом, поднял ручки. — Потому что когда по наговорам ведьмы Арупан завистники убили своего могучего брата, к нему прилетели голубь и голубка. Сасрыква, умирая, просил их передать матери, Сатаней-Гуаши, о своей любви. Те послушно ушли в облака, а лапки их остались испачканы в крови великого нарта. С тех пор всякий голубь, в память об этом, рождается с красными лапками.
Ляля вскрикнула; продолжила шевелить ручками.
— Когда же пришли волки и пожалели умирающего витязя, Сасрыква положил им на шею свой мизинец и сказал: «Пусть шея ваша будет так же сильна, как и мой мизинец!» Потому у волка сильная шея!
— Ан, мы с Амзой ещё в детстве устали слушать эти сказки, неужели ты не устала их рассказывать? — улыбаясь, спросил Даут.
— Как ты говоришь с матерью?! — возмутилась баба Тина.
Бзоу по-прежнему встречал Амзу и Даута. Он не всегда сопровождал рыбаков, но держался вблизи — так, что был виден его плавник. Когда к дельфину подлетали чайки, братья знали, что он охотится (за шустрой барабулькой или даже за севрюгой).
Однажды Бзоу так напугал и без того в последние месяцы тихого Капитана, что пёс ещё долго отказывался рыбачить — оставался во дворе.
Всё началось привычной игрой. Амза и дельфин брызгались, пряталась: кто в лодке, кто в море. Бася молча наблюдал за происходящим с носовой скамьи. Афалина остановился возле пса. Они с любопытством смотрели друг на друга. Бася, принюхиваясь, вытянул нос; легонько покачивал хвостом. Бзоу был недвижен, однако вскоре погрузился в воду. Вынырнул; посмотрел на пса; вновь погрузился. Так повторилось трижды. Бася всё сильнее размахивал хвостом, счёл, что с ним играют, когда, вынырнув в очередной раз, Бзоу поднялся выше обычного; во рту у него лежала широкая медуза; махнув челюстью, дельфин послал её прямиком в мордочку Капитану… Пёс взвизгнул; подпрыгнул; зашаркал когтями по алюминию; кинулся на дно лодки и там, скуля, спрятался за брезентовым мешком и больше, до возвращения на берег, не показывался. Медуза осталась в лодке. Афалина был доволен — отплыв в сторону, начал прыгать, затем плавать на спине, показывая белое пузо с мраморными разводами розового. Братья Кагуа смеялись громко, до утомления; это было оскорблением для сидевшего в темноте и сырости Баси.
Лето заканчивалось. Солнце уменьшит жар только к ноябрю, но сумрачных дней теперь будет больше. С южных отрогов Кавказа придут дожди.
Быт и разговоры в семье не изменились, но Амза, ожидая долгую разлуку, чаще молчал; укладывал на руки голову; слушал слова и звуки, наблюдал за жизнью.
Мамка всё так же вылизывала Басю. Пёс перестал этому противиться, не возражал, когда кошка ко сну сворачивалась у него под животом.
Местан сидел на столе возле пепельницы — в ней была грязная вода с потемневшими окурками. Рядом стояла коляска; Хибла, тихо напевая очередную легенду, подшивала чувяки. Кот смотрел куда-то под стреху. Ляля, выглянув за бортик, потянулась к пушистому серому хвосту Местана; коснулась его сморщенным пальчиком. Кот, не оборачиваясь, переложил хвост. Девочка вновь дотронулась до него. Местан спокойно подводил хвост к лапам, и ребёнку приходилось тянуться всё дальше. Ляля улыбалась, покачивалась и уже ткнула кулачкам самого кота, когда, наконец, вывалилась из коляски. Упав на землю, удивилась; огляделась; заплакала.
— Ну куда тебя понесло? — запричитала Хибла, откладывая чувяки.
Амза усмехнулся.
На дороге кудахтала курица. Неделю назад она тайком от хозяев отложила яйца под бук, который рос почти у гальки, принялась их высиживать. Заметив это, баба Тина ругалась; потом скорыми взмахами разбила все яйца о камни. Квочка, выискивая их, ходила под деревом. Порой усаживалась на то место, где прежде они были спрятаны, сидела так по два часа. Нынче она шла по дороге, ворчала и беспокойной головой заглядывала за камни, старый комель, изгородь.
— Бедненькая, — шептала баба Тина. — Ничего, смирится, домой вернётся.
Прочим курам сейчас была другая забота — за ними бегал петух: приближался, показывал, что интересуется лишь травой да насекомыми, а потом вдруг кидался на избранницу и, размахивая крыльями, топтал её в пыли. Шум был на весь двор. Квочка вырывалась и, забавно раскидывая ноги, неслась по саду. Остальные с любопытством смотрели и ждали, когда петух обратится к ним.
— Да, чтоб вас! — крикнул Валера, когда в ногах у него пронеслась растрёпанная курица; расплескав воду, он едва не выронил ведро.
Амза вновь улыбнулся.
Юноша нащупал на правом плече малые шрамы от укуса Бзоу. «Он, конечно, паршивец, но… кого ещё кусал дельфин?! Да и память… хорошая!» Подумал, что афалине нужно было кусать сильнее — так, чтобы отметины сохранились до старости. Хибла продолжала подшивать чувяки.
Потемну никто не заметил прихода туч; вечером с гор сошёл гром. Был он слабым; дважды блеснула молния. Чуть брызнуло крупными каплями. Деревья покачнулись. Вскоре всё успокоилось. Затем громыхнуло по-настоящему. В небе расползались, крошились брёвна и камни. Дождь упал широким, тяжёлым ливнем.
Кагуа разбежались по двору. Нужно было затворить ставнями окна; запереть сарай, ацу, курятник. Валера забрался на душевую — выставленные баки могло снести, измять. Амза с Даутом, радуясь прохладе, торопились убрать со столов всё лёгкое и потому — летучее. От вороватого ветра прятали скатерть, тарелки, пепельницы, оставленный Хиблой набор иголок. Ляля, уложенная спать в коляске, проснулась, заплакала; утешать её было некогда.
Запахло листьями и мокрой землёй. Баба Тина стояла в апацхе, осматривалась. Издалека, от моря послышались чьи-то слова. Это рыбаки занимались снастями.
Небо ломалось совсем рядом; закупоривались уши — приходилось чаще глотать слюну; в этом грохоте не получалось расслышать своих слов. Мерцающими вспышками озарялись могучие валы туч. Братья Кагуа соскучились по непогоде и не хотели возвращаться в дом; сидели на пороге: наблюдали, слушали грозу.
— Даут! Постучи по аце! — крикнула баба Тина.
