Джоди свернул на дорогу, идущую в восточном направлении, к их росчисти. Ему ещё оставалось пройти четыре мили. По твёрдой почве он мог бы покрыть их немногим более чем за час. Но под ногами у него был рыхлый песок, и сама темнота, казалось, удерживала его и сбивала с ровного шага. Хорошо, если он доберётся до дому за полтора часа, а возможно, на это уйдёт и целых два. Временами он переходил на мелкую рысцу. Сияние в воздухе было поглощено тьмою зарослей, как река поглощает нырнувшую змеешейку. Растительность всё теснее приступала к дороге с обеих сторон, суживая проход.
На востоке загрохотало, и вспышка молнии заполнила небо. Он прибавил шагу и шёл теперь, торопясь и спотыкаясь. Ему почудился вдали волчий вой, но это мог быть и шум ветра. А ветер разгуливался. Его слышно было издалека. Казалось, он дует над мрачной бездной в каком-то совсем другом мире. Потом он вдруг стал нарастать. Слышно было, как он движущейся стеной подходит всё ближе и ближе. Вот замолотили ветвями деревья впереди. Затрещали и приникли к земле кусты. Раздался оглушительный рёв, и гроза обрушилась на Джоди, словно удар.
Он нагнул голову и вступил с нею в борьбу. В одно мгновение его вымочило до нитки. Дождь струями тёк по его затылку, затекал в штаны. Одежда тяжело обвисла на нём и мешала идти. Он стал спиной к ветру, поставил ружьё у обочины, снял штаны и рубашку и связал их в узелок. Затем взял ружьё и нагишом пошёл дальше сквозь грозу. Прикосновение дождя к обнажённой коже давало ощущение чистоты и свободы. Сверкнула молния, и белизна собственного тела удивила его. Он вдруг почувствовал себя беззащитным. Он был один, голый, во враждебном ему мире; потерявшийся и забытый среди мрака и грозы. Что-то бегало позади и впереди него. Что-то крадучись ходило по зарослям, словно пантера. Что-то огромное и бесформенное, и это что-то было его врагом. По зарослям разгуливала Курносая…
В свете молнии он увидел впереди открытое пространство: это была заброшенная росчисть. Он стремглав бросился к ней и притулился под старой изгородью, ища хотя бы минутного укрытия. Но плещущий над ним ветер был холоднее дождя. Дрожа от озноба, он встал и пошёл дальше. Остановка лишь ещё больше настудила его. Ему хотелось бы побежать и согреться, но сил хватало только на то, чтобы тащиться медленно нога за ногу. Песок схватило дождем, и идти стало легче. Ветер ослаб. Проливной ливень перешёл в равномерный дождь. В тупом отчаянии он продолжал идти вперёд и вперёд. И как раз в тот момент, когда ему уже казалось, что он обречён идти вечно, он миновал провал и увидел, что он на росчисти.
Дом был ярко освещён свечами. Ржали лошади и рыли копытами песок. Их было три, привязанных к дощатой изгороди. Он прошёл в калитку и вошёл в дом. Все, что следовало сделать, было уже сделано, – он не встретил никакой суматохи. Бык и Мельничное Колесо сидели у пустого очага и о чём-то болтали. Джоди не посмел задать роковой вопрос и прошёл мимо них в спальню отца. Мать сидела с одной стороны постели, доктор Вильсон – с другой. Он не повернул головы. При виде его мать молча поднялась, подошла к комоду и достала ему чистые штаны и рубаху. Он бросил мокрую одежду и медленно подошёл к постели.
«Если он ещё жив, он не умрёт», – подумал он.
Пенни пошевелился. Сердце кроликом прыгнуло в груди Джоди. Пенни застонал и натужился: его тошнило. Доктор быстро наклонился, подставил ему миску, поддержал голову. Лицо Пенни потемнело и вспухло. Его рвало мучительно, как человека, которого тошнит и тошнит, несмотря на то что желудок его пуст. Тяжело дыша, он откинулся на подушки. Доктор пошарил рукой под одеялом, достал завернутый во фланель кирпич и протянул его матушке Бэкстер. Она пошла на кухню подогревать его.
– С ним плохо? – шёпотом спросил Джоди.
– Да, очень. Временами вроде как обмогается. А временами и не похоже, что обможется.
Пенни открыл заплывшие глаза. Зрачки были расширены, глаза от этого казались чёрными. Он шевельнул рукой. Она вздулась и была чуть ли не с воловью ногу толщиной.
– Ты простудишься, – хрипло пробормотал он.
Джоди нащупал платье и оделся. Доктор кивнул.
– Это добрый знак, что он узнал тебя. Он впервые заговорил за всё время.
Нежность, в которой боль мешалась пополам с ласковостью, переполнила Джоди. В минуту своей смертной муки отец заботился о нём. Нет, он не может умереть. Кто угодно, только не он.
– Он должен выздороветь, сэр, – сказал Джоди и добавил слова, часто слышанные им от отца: – Мы, Бэкстеры, мелки, да крепки.
Доктор кивнул и крикнул на кухню матушке Бэкстер:
– Давайте теперь попробуем тёплое молоко!
Джоди вышел за дровами во двор, чтобы взбодрить огонь. Гроза уходила на запад. Облака шли по небу, как батальоны марширующих испанцев. На востоке обозначились светлые промоины, полные звёзд. Свежий и прохладный дул ветер. С охапкой смолистых дров он вошёл на кухню.
– Славный будет завтра денёк, ма, – сказал он.
– Да, славный, ежели только он доживёт до него. – Она вытерла передником глаза. – Отнеси ему молоко, – сказала она. – А я сделаю по чашке чая нам с доктором. Я ничего не ела, всё ждала вас, и тут Бык привёз его.
Он бережно понёс чашку с горячим молоком, стараясь не пролить ни капли. Доктор принял её и подсел к Пенни на постель.
– Подержи-ка его голову, малыш, а я покормлю его с ложки.
Голова Пенни тяжело лежала на подушке. Руки Джоди напряглись до боли, поднимая её. И дышал отец тяжело, совсем как Форрестеры, когда напивались. Цвет лица изменился. Оно было зеленовато-бледное, как брюшко у лягушки. В первый момент его зубы не хотели пропускать ложку.
– Открой рот, или я кликну Форрестеров, чтобы они открыли, – сказал доктор.
Вспухшие губы раздвинулись. Пенни сделал глоток. Чашка частично опорожнилась. Он отвернулся.
– Ладно, – сказал доктор. – Но если пойдёт обратно, я принесу ещё.
Пенни начал потеть.
– Вот и отлично, – сказал доктор. – Потеть – отлично, выгоняет яд. Господи боже, уж я бы заставил вас пропотеть, если б только у нас было виски!
В спальню вошла матушка Бэкстер, неся две тарелки с чашками и сухим печеньем. Доктор взял тарелку и устроил её у себя на колене. Чай он пил со смешанным выражением удовольствия и отвращения. Судя по тому, что Джоди о нём знал, он был неслыханно трезв.
– Тебе дать что-нибудь, Джоди? – бесцветным голосом спросила мать.
– Я не хочу есть.
Его желудок так же выворачивало, как желудок отца. Ему казалось, он чувствует, как яд бродит в его собственных жилах, разрушает сердце, пенится в глотке.
– Разрази меня гром, он не отдаст молоко обратно, – сказал доктор.
Пенни спал крепким сном.
Матушка Бэкстер прихлёбывала чай и грызла печенье, покачиваясь в кресле-качалке.
