Ночью нас подняла ложная тревога, во время которой было израсходовано много пороха. Со всех сторон слышался треск и грохот, как во время фейерверка; к этому присоединялось дикое пение макарака и бомбе. Караульный с богатым воображением, приняв качающиеся от ветра кусты за подползающих негров, выстрелил и стал, таким образом, причиной всего этого бесцельного шума. Должен сознаться, что я никак не мог освободиться от какого-то беспокойства хотя бы уж потому, что от всего сердца желал, чтобы эта разбойничья банда получила хороший урок и возмездие не только за совершенные, но и за будущие злодеяния. Я хотел верить в нападение по принципу «желание — отец мысли». Одетый, готовый ко всему, я поздно лег на свой ангареб — уже когда взошла луна и рассеяла царившую в лагере тьму. На рассвете меня разбудил шум. Три отряда воинов отправились в разных направлениях на газве. Донколанцы и регулярные войска, всего около двухсот ружей, остались для защиты лагеря. Странно было видеть, что грабящие и убивающие свободных негров участники газве, драгоманы и копьеносцы, тоже были негры; хартумцы умели использовать покоренных чернокожих с наибольшей для себя выгодой.
Чтобы составить себе представление о газве, я, в сопровождении пяти солдат и офицера Ахмет-аги, поднялся на небольшую гору на северо-востоке от лагеря. На равнине и склонах гор, тянущихся с востока на запад, на расстоянии одно-го-двух часов ходьбы находились селения негров какуак, заметные по окружавшим их полям, выделявшимся зелеными пятнами на темном фоне. Со своего места я ясно увидел, как из лежащих вдали деревень постепенно стали подниматься клубы дыма, а в подзорную трубу увидел огонь. Столбы дыма четко показывали путь поджигателей-грабителей, поднимаясь до самых высоких горных террас.
Увидев раненых среди возвращающихся, я поспешил им на помощь. В течение последующих двух часов я был занят перевязкой ран, причиненных стрелами, большей частью отравленными. Всего было двенадцать раненых, с разнообразными ранениями. Одному драгоману Рингио стрела пронзила икру, — как оказалось впоследствии, это было самым тяжелым ранением, и, неделю спустя, человек этот умер. Все остальные выздоровели, даже юноша, раненный в полость живота; у многих стрелы погнулись при ударе о кости. Сравнительно большое количество раненых было результатом чрезмерной поспешности, с какой люди набрасывались на, казалось, оставленные стада коз. Эти стада оставались добычей воинов, в то время как отобранный рогатый скот передавался управлению провинцией. Какуак из засады осыпали градом стрел наших людей, но это не спасло их стад. Я подсчитал, что к вечеру было приведено в лагерь около пятисот коз и овец. Поимки крупного рогатого скота ждать не приходилось, так как эти стада были отняты у негров какуак уже много лет раньше.
Козы какуак малы, с короткой, гладкой шерстью разных цветов: с белыми и черными пятнами и серые с проходящей вдоль хребта темной полосой.
Путь от горы Муга до Каджи проходил через широкую гористую местность, наиболее высокие горы которой — Кор-доко, Колоса, Каранджа и другие — расположены на востоке по линии с северо-северо-запада на юго-юго-восток. Мы проходили через холмы в 60-120 м относительной высоты. В отдельных местах на восток тянулись длинные долины. В них располагались селения вождей Уани и Ганда. Последний в настоящее время был самым значительным из шейхов племени какуак. Уж много лет тому назад он поладил с египтянами, ежегодно выменивая им слоновую кость на скот.
Перед спуском в замечательно красивую долину Кинде (в ответвленной от нее долине Корозо находились хижины Ганды) мы перешли водораздел между реками Ей и Бахр-эль-Джебель. Хор Кинде и несколько более мелких херанов текут на восток, в то время как встречаемые до сих пор ручьи стекали на запад и северо-запад. Кинде орошает глубоколежащую, украшенную обильнейшей растительностью долину (разница уровней анероида на высоте водораздела и в долине составляла восемь миллиметров). Над красивой зеленью высоких акаций колыхались длинностебельчатые пучки диких финиковых пальм (Phoenix spinosa), кигелий, спатодей и ярко-зеленые гигантские листья дикого банана (Musa ensete), объединяясь в прекраснейший природный парк, в котором я с удовольствием остался бы на более продолжительное время. Но экспедиция шла вперед, я был связан с ней и должен был следовать за ней к ужасам грабежа, пожаров и разрушения. Мне не суждено было остаться в этом красивом, полном мира местечке.
У шейха Ганды мы оставались два дня. Его деревня была последним местом в походе на юг, где египтяне могли оставить своих больных и раненых, а также добытый скот — до возвращения экспедиции. Несколько сотен коз с отметками их новых владельцев было оставлено на попечение Ганды.
Несколько лет спустя после моего путешествия египтяне организовали здесь военную станцию, оставив гарнизон из донколанцев и драгоманов. Эта станция служила перевалочным пунктом их экспедиций в земли калика.
Кроме всюду культивируемых неграми какуак полевых продуктов — телебуна и конопли, у Ганды произрастали красная дурра и, по сообщению Атруша, ввезенный из Макарака сорт бананов (Musa sapientum L.). Эти бананы прекрасно поспевали, в чем я мог убедиться, получив от шейха Ганды гроздь с плодами совершенно исключительной величины.
Ограждения тукулей были покрыты листьями вьющейся фасоли, длинные, плоские стручья которой содержали большие, сине-фиолетовые, очень вкусные бобы.
Охотничьими владениями Ганды кончалась область племени какуак. Вскоре мы перешли границу области Калика. Путь постепенно снижался по другую сторону долины Кинде и шел через лежащее на юг от нее плато, но вскоре опять поднялся к обширной возвышенной равнине. Горизонт на востоке был ограничен двумя высокими конусовидными горами — Кодофе и Кинбафо. Входящие в речную систему Бахр-эль-Джебель маленькие ручьи текли на восток и северо-восток.
По другую сторону первых деревушек области Калика с их нескончаемо длинными полями красной дурры путешественник входит и степную полосу, пересекаемую многочисленными маленькими ручьями. Леса, кустарники и высокая трава области какуак на юге уступают место открытым, лишенным растительности площадям. Лишь у ручьев скапливаются деревья, образуя прибрежные леса. Мы часто ощущали в Калика недостаток в таких материалах для строительства лагерных хижин, как деревья и высокая трава; это заменялось легкими соломенными крышами туземцев.
Негры калика, особенно в южной полосе, ревностно обрабатывают поля и выращивают скот. С продвижением вперед мы часто пересекали необозримые поля дурры, а следы стад скота свидетельствовали о таком количестве его, какого я еще ни в одной из негритянских областей не встречал. Местами широкие, многократно протоптанные тропы напоминали наши широкие деревенские дороги, так что отряды экспедиции шли широкими рядами, а не гуськом, как обычно. Эти районы представляли собой редкую картину мирного африканского зажиточного бытия, так не гармонировавшую с нашим разбойничьим походом. Обширные возделанные поля со стеблями в рост человека, между которыми туземцы легко прятались; огороды поменьше, засаженные разными сортами бобов, тыкв, сладких бататов {45} и др.; на покатых холмах — луга и пастбища, пересекаемые маленькими речками, ручьями и глубокими потоками; обрамленные узкой полосой богатой лесной растительности, они выделялись на ландшафте темно-зелеными лентами. Иногда между полями возвышались маленькие рощи, состоявшие из нескольких десятков деревьев, между которыми буйно росли вьющиеся растения и кустарники. Отдельные, напоминающие нашу липу гигантские деревья, тень которых приветливо встречала нас у околиц многих деревушек, в то время как высокоствольная красивая делебовая пальма (Borassus flabelliformis), прекрасная веерообразная пальма и банан встречались здесь редко, — все это позволяет с первого взгляда сравнить область Калика с культурной сельской местностью Европы.
