позади проскочишь?
– Да я-то в любую щелку проскочу – не зацеплю.
– Скачи, коль не шутишь.
Федор сделал попытку проскользнуть, но малярша колыхнула телом и вдавила его в дверную коробку.
– Ой! – засмеялась малярша, и ее смех прошел по нему волной. – Зацепил! Теперь давай расцепляй, – и, повернувшись к нему передом, она сошла с табуретки, окружив его руками и бюстом.
Федор от природы обладал недюжинной силой и был чрезвычайно прыгуч. Когда он играл в футбол, то мчался к цели неукротимо, как торпеда. Никто не мог свалить его с ног или остановить. Такие спортсмены становятся героями регби. Когда он стал заниматься боксом, не многие могли ему противостоять. Будь у него руки подлиннее, кто его знает, мог бы сорвать ими даже звание олимпийского чемпиона. Шутки, прибаутки и лукавство не сходили с его лица даже во время боксерских поединков. Ему хотелось сразиться с противником, как на деревенской «улочке», в остром словце или частушке. Какой девушке не понравится, когда ее парень ни с того ни с сего делает с криком сальто, а потом одной рукой подбрасывает ее вверх? А его глаза, сияющие счастьем, щеки, как два наливных яблока, белые зубы, созданные для смеха и шуток?
Целый месяц в него была влюблена певица филармонии, красавица, каких мало. Она запросто приходила в общагу и пела старинные романсы в красном уголке, после которых комендант Кузьма Иванович запирался у себя в кабинете, а на завтра отменял занятия в сети самообразования.
– Женись, – подзуживали его приятели. – Не жизнь будет, а песня!
– И эту песню будет петь весь город, – отшучивался Федор.
Одно время он отпустил усы, но провалился как-то в полынью, подцепил насморк и сбрил их.
Глава 10. Нужна ли девушкам злость
После первой сессии Дерейкин записался в секцию бокса и уже через несколько месяцев стал по городу победителем в среднем весе. Бои он проводил легко, чересчур легко, словно они его и не касались. С самым серьезным противником он вел бой посмеиваясь. Половина боксеров возненавидела Дерейкина не за свои поражения, а за его нескончаемые издевки и подтрунивания. Тренер радовался, но и негодовал, так как именно в этот момент стал отчаянно думать о своей карьере. Парень-то далеко пойдет! И даже во сне увидел свой красивый портрет в центральной газете «Красный спорт». Портрет был четкий, а на груди орден.
– Не давай загонять себя в угол! – яростно шептал он. – Работай первым номером! Меняй темп! – обмахивая Федора полотенцем, он советовал: – Не отскакивай прямо – достанет. Вбок иди, обрати внимание на левую руку – перед ударом он играет ею. Упреждай!
– Я заметил, – кивал головой Федор.
– Почему ты не бьешь его справа? У него же подбит глаз!
– Потому и не бью!
От этих слов тренер приходил в ярость.
– Неужели в тебе нет спортивной злости? – допытывался он после поединка. – Иногда надо выйти из себя. Из трусов, конечно, не выскакивать, хладнокровно, но постоять за себя! Только так можно послать в аут того, кто сильнее тебя. Нечего очки собирать!
– Даже если выйдешь из себя, не сразу выйдешь в люди, Федотыч, – ответил Федор. От такого довода тренер дернулся, как от острого ножа.
Федор никогда не думал об исходе поединка. Он наивно полагал, что в шестом раунде выиграет бой в любом случае и у него про запас всегда останется сил. В конце концов, если даже вымотаешься, всегда можно войти в клинч, выронить изо рта капу, зависнуть на канатах, чтоб за полсекунды прийти в себя, а потом от них же резко вперед – удар получается страшный, когда идет прямо в цель. Так что все было хорошо, зря Федотыч так мандражирует. Вот когда пот ест глаза – это хуже.
Всего лишь раз забрал Дерейкина азарт боя. Но это был не спортивный азарт и даже не спортивная злость. Это была досада на собственную нерешительность. И даже не это. У него тогда не было своей позиции, а она требовалась от него именно в тот момент. Он позже прокручивал в голове возможные варианты своих слов и действий, но что толку, поезд ушел, и от этого брала еще большая досада.
Это произошло в Москве, куда тренер привез его, совершенно никому не известного боксера, на чемпионат страны. Достаточно уверенно он дошел до четверти финала. Кто-то из журналистов сравнил его с Константином Градополовым.
Перед полуфинальным поединком к нему подошли двое, штатский и военный. Штатский, высокий сухощавый мужчина, свысока оглядел Дерейкина и через губу поинтересовался его планами на будущее. Федор сказал: «Громадье». Штатский, не церемонясь, выложил:
– Чтоб воплотить их, надо Гузееву проиграть. Достаточно по очкам.
Военный холодно смотрел сквозь Федора, словно его и вовсе не было на земле.
– Это надо обдумать, – сказал Федор.
Взгляд у штатского потеплел, а военный развернулся, как циркуль, и, не прощаясь, пошел. Кивнув небрежно, словно лорд, удалился вслед за ним и штатский.
Я обдумаю, крепко обдумаю, ожесточился Федор. Пугальщики!
Гузеев был жилистый парень, ему бы не кулаками махать, а на сейнере невод руками тянуть. Он, кажется, и тянул где-то во Владивостоке. И руки у него были до пола, как у гориллы. У него был изъян: он был высокомерен, небрежно скакал перед противником, опустив одну руку, а другой не подпуская к себе для ближнего боя. Что ж, пойдем на сближение, помолотим парня вблизи, решил Федор. И он с первых же секунд предпринял бешеную атаку противника, вызвав одобрение тренера и гул зала. «Чаще бей левой», – напутствовал Федотыч. Правда, на Гузеева массированные удары Дерейкина не произвели особого впечатления. Чуть не вырвал себе левое плечо, а тому – хоть бы хны! Во втором и третьем раундах Федор продолжил атаку, нанес несколько чувствительных ударов, сбил Гузееву дыхание, но тот именно в этот момент и стал оказывать Дерейкину яростное сопротивление, будто вопрос шел о его жизни и смерти. Федор пропустил в конце пятого раунда два сильных удара и почувствовал, как в голове словно прибавилось крови, за носом и за глазами.
– Так, так, дави его, добивай! – радовался тренер. – Справа не пропускай!
Сразу же после гонга, в самом начале шестого раунда, пока Гузеев не успел даже выставить вперед руку, Федор, с непонятным ему самому ожесточением, ударом в солнечное сплетение и тут же в челюсть послал противника прямо в центре ринга в нокаут. Он смотрел на судью, который отсчитывал положенные секунды, но не слышал его, в голове шумело, словно кровь билась там в
