С байдары еще долго видна была согбенная фигура счастливого охотника, медленно бредущего по галечному берегу.
Иерок объяснял Ушакову:
— Мы не убиваем медведя, а только берем у него мясо и теплую шубу… А душа медведя уходит во льды, снова обрастает мясом и шкурой и опять становится настоящим зверем, которого мы видим глазами. Он как бы приходит к нам в гости, и мы должны его повеселить и порадовать хорошим приемом. Если ему у нас понравится, он обязательно вернется с новым мясом и новой шкурой.
Люди сидели в дымной яранге Кивьяны и угощались свежим медвежьим мясом.
У входа горел небольшой костер, и каждый, прежде чем войти, отряхивался над огнем, освобождаясь от всякой нечисти. Медвежья голова вместе со шкурой покоилась на почетном месте, в пологе, перед главным жировым светильником. Она была обвешана бусами, старинными ожерельями из моржовых зубов. Перед ней лежали куски лепешек, галеты, печенье, конфеты, куски сахару, табак, пачка папирос.
— Обычай велит, чтобы охотник, добывший медведя, пять дней не выходил из яранги и занимался только тем, что развлекал своего гостя, — продолжал просвещать Иерок.
Он тоже радовался, что первый медведь оказался таким крупным и, по всему видать, доволен приемом.
Заметив, что Ушаков чем-то озабочен, Иерок спросил:
— О чем думаешь, умилык? Разве ты не рад такому хорошему гостю? Бери большую кость и грызи! Чавкай громко, чтобы дорогой гость слышал, как ты счастлив.
Но Ушаков отвел руку Иерока и сказал:
— Спасибо, я сыт.
— Тогда почему у тебя нет радости на лице? — настаивал Иерок.
— Я вот о чем думаю, — начал Ушаков, размышляя, как ловчее подступиться к теме. — Я видел много медвежьих следов вокруг поселения…
— Это хорошо, — кивнул Иерок, вонзая свои еще крепкие зубы в сочную мякоть вареного медвежьего мяса. — Значит, много у нас будет гостей, много радости, много песен и танцев…
— Но если каждый раз охотник будет пять дней сидеть дома и ублажать гостя, кто будет промышлять зверя?
— Охотиться будут другие, те, кто еще не убил медведя, — ответил Иерок, не понимая, к чему клонит русский умилык.
— А если у всех будет добыча?
— Все будут праздновать! — удивляясь непонятливости Ушакова, сказал Иерок. — Будет очень весело и очень шумно!
Время от времени счастливый Кивьяна брался за бубен и начинал напевать, обращаясь к украшенной голове медведя. Иногда к нему присоединялись и остальные, но главным исполнителем оставался сам удачливый охотник.
— Знаешь, Иерок, а ведь так не годится, — снова заговорил Ушаков.
— Что не годится? — насторожился эскимос.
— Сколько дней потеряет охотник из-за такого обычая!
— Но без этого не обойтись! — с чувством глубокого убеждения заявил Иерок. — Лучше пять дней попраздновать, ублажить хорошего гостя, чем потом всю зиму голодать и слушать плач ребятишек.
Ушаков понимал, что разом переубедить эскимосов не удастся, и мучительно старался найти достаточно веский довод, чтобы люди поняли: нельзя так расточительно относиться к своему времени. Ведь медвежьих шкур и пушнины требовалось много. Надо покрыть кредит, выданный торговыми организациями Владивостока. Эскимосы уже привыкли к тому, что у них было вдоволь галет, сахару, чаю, сгущенного молока, мучных лепешек, разных консервированных лакомств… Единственное, что они отвергали — это мясные консервы, которые казались им чрезмерно солеными.
— У меня есть идея, — заговорил после некоторого раздумья Ушаков. — Я понимаю, что такого гостя, как белый медведь, надо встречать хорошо. Но зачем встречать одному? А если мы накопим несколько медведей и устроим большой Праздник?
Иерок умом понимал, что русский умилык прав. Сколько раз бывало так, что, пока охотник привечал своего первого гостя, остальные медведи уходили во льды, оставляя хозяина с одной-единственной шкурой. Ушаков прав: пока медведи есть, надо их бить, чтобы не упустить время удачи. Но как пойти против сложившегося веками обычая? Не он ли сам всегда настаивал, чтобы все, установленное веками, исполнялось неукоснительно? Это нужно не только для того, чтобы уважить Неведомые силы; управляющие жизнью и изобилием зверя на морском побережье, но и для собственного спокойствия и уверенности. Когда охотник знает, что эти Силы на его стороне или, во всяком случае, получив подарки и жертвы, испытывают благодарность, он смело идет во льды, в море и понимает, что остальное теперь зависит только от его ловкости, умения и выносливости.
— Я скажу людям, — обещал Иерок.
Не прошло и нескольких дней, как Таян подстрелил белого великана чуть поодаль от убранного на зиму вельбота.
И снова начался праздник, на который с явной неохотой пришел русский умилык. Иерок видел, что Ушаков не столько радовался приходу нового гостя, сколько укоризненно поглядывал на веселящихся и угощающихся мужчин.
Когда Ушаков ушел, Иерок заговорил:
— Друзья мои! Когда древний обычай начинает мешать жизни, что мы делаем?
Все настороженно посмотрели на своего умилыка. Таян положил бубен на подстилку из моржовой кожи.
— Тогда мы испрашиваем у богов, как нам жить дальше, — продолжал Иерок. — Я долго размышлял и советовался с Теми… — Иерок сделал неопределенное движение головой. — Они мне сказали: благо людей и нам радость…. Мы должны в эту зиму добыть как можно больше белых медведей. Поэтому не будем терять время: пусть хозяин веселит гостя не более одного дня. Потом, когда зверь иссякнет, мы устроим один большой Праздник белого медведя…
Люди Урилыка привыкли верить своему умилыку. Они всегда полагались на него, на его мудрость и опыт, всегда искали у него совета… И сила убеждения Иерока была прежде всего в том, что он строго придерживался старых обычаев и следил, чтобы священные обряды неукоснительно соблюдались. Теперь же он предлагал нечто обратное. Как быть?
На следующий день, почувствовав сильную слабость во всем теле, Иерок пошел к Аналько.
Старый шаман долго смотрел на своего тайного соперника и сосредоточенно курил трубку.
— Я собираюсь переселиться на север, — сказал он.
— Это правильно, — кивнул Иерок, — там должна быть хорошая охота.
— Не только поэтому, — откашлялся шаман. — Я устал жить под пытливыми взглядами русских.
— Разве они тебе мешают? — со слабой усмешкой спросил Иерок.
Он прекрасно знал настоящую цену призрачному могуществу Аналько, и эта усмешка рассердила шамана.
— Тогда почему ты пришел ко мне? Почему не идешь к русскому доктору?
— Он сам приходил ко мне, — спокойно ответил Иерок.
